лабораторной конференции по результатам своей работы у Дильмана. Я довольно быстро подготовил доклад. В нашем уютном лабораторном конференц-зале собрались все научные сотрудники лаборатории, в том числе уже перешедшие в другие подразделения: К. М. Пожарисский, ставший заведующим патологоанатомической лабораторией, В. Б. Окулов, ставший старшим научным сотрудником в лаборатории онкоиммунологии, В. А. Александров – заведующим лабораторией предклинических испытаний и химиопрофилактики рака, недавно пришедшая в лабораторию после окончания биофака ЛГУ Ирина Попович, выполнявшая кандидатскую диссертацию под руководством Александрова, В. Ф. Климашевский. Мой доклад длился более часа. Все, конечно же, были в курсе моей работы, поскольку практически с каждым было выполнено по нескольку исследований и опубликовано немало совместных работ. «Ну что, примем в лабораторию блудного сына?» – обратился к аудитории Николай Павлович. Решение было принято. «Надеюсь, ты понимаешь, что есть только ставка младшего научного сотрудника, тебе придется оставить все материалы в лаборатории эндокринологии и сделать новую диссертацию, и что Дильман так просто тебя не отпустит», – сказал мне Н. П. Я всё это понимал, но рубикон был перейден, решение я для себя принял. «А что ты собираешься делать?» – спросил он. Ответ у меня был готов.
В проблеме «старение и рак» Дильман практически не уделял внимания двум важнейшим аспектам. Во-первых, в механизме возрастного увеличения частоты новообразований не обсуждался вопрос о возможных изменениях чувствительности тканей-мишеней к канцерогенам различной природы (химических, физических и инфекционных), классов (прямого и непрямого действия, то есть не нуждающихся и нуждающихся в метаболизме для реализации своего канцерогенного действия), структуры (химической) и, естественно, механизмам их действия. Во-вторых, Дильман не учитывал многостадийность процесса канцерогенеза в ее классическом значении как ряд последовательных событий со своими закономерностями. Он, конечно, пользовался терминами «инициация», «промоция» и «прогрессия», но воспринимал их, скорее, как физиолог, а не как специалисты по канцерогенезу, которые оперировали ими как математическими понятиями. Я сказал Николаю Павловичу, что у меня уже «запущены» опыты с введением различных канцерогенов мышам и крысам разного возраста и «просеяна» вся мировая литература по этому вопросу. Я знаю, что и как нужно делать, чтобы отстоять свое лицо и чтобы Дильман не мог сказать, что это я «заимствовал» из его лаборатории (слово «заимствовал» – «выстрелит» через несколько лет, а именно в 1984 году). Николай Павлович подумал и согласился с тем, что я предложил совершенно самостоятельное и оригинальное направление. Путь был открыт. Отмечу, что позднее мне удалось, как мне представляется, преодолеть существовавший многие годы барьер и объединить оба подхода, что способствовало формированию интегрального взгляда на проблему.
Я написал заявление на имя директора Института с просьбой перевести меня из лаборатории эндокринологии в лабораторию экспериментальных опухолей и пошел к Дильману. Он настолько не предполагал, что я решусь бросить практически законченную диссертацию, что как-то растерялся и неожиданно согласился передать вместе со мной ставку младшего научного сотрудника. Так, в самом конце 1979 года я снова стал сотрудником лаборатории экспериментальных опухолей, с которой, в общем-то, никогда и не порывал. В статьях, написанных по результатам хронических экспериментов по продлению жизни и антиканцерогенному действию геропротекторов, я неизменно указывал, что работа выполнена в двух лабораториях. Закончился важный этап в моей жизни и начался новый.
Работа шла интенсивно, материал быстро накапливался. Нужно было как-то систематизировать и осмыслить довольно противоречивые результаты, получаемые с разными канцерогенными агентами, выбор которых в лаборатории экспериментальных опухолей был практически безграничен. Я много времени проводил в Публичке и БАН. Картина начинала складываться. В Советском Союзе проблемой «старение и рак» с позиций классического канцерогенеза практически никто не занимался. В. М. Дильман все построения выводил из своей элевационной теории старения и формирования возрастной патологии, что не охватывало вопроса о чувствительности к канцерогенам в разном возрасте. Единичные работы на эту тему делались и за рубежом. В Москве, в Институте канцерогенеза Онкологического научного центра профессор Владимир Станиславович Турусов занимался канцерогенезом, индуцируемым 1,2-диметилгидразином у мышей различных линий. Одна из его сотрудниц выполнила работу, в которой это вещество вводили мышам разного возраста. Опухоли развивались быстрее у молодых двухмесячных мышей по сравнению с теми, которым канцероген вводили в годовалом возрасте[51]. Эти саркомы перевивали молодым и старым реципиентам, и они росли быстрее у старых. Я рассказал Николаю Павловичу об этих работах. Он посоветовал мне съездить к Турусову посоветоваться и обсудить результаты моих опытов.
Незадолго до этого Владимир Станиславович вернулся из Лиона, проработав в МАИР несколько лет. Он был известным специалистом в области химического канцерогенеза и опухолевой патологии у животных. Поездка была весьма продуктивной. Мы вдвоем написали и опубликовали в издаваемом в Киеве новом журнале «Экспериментальная онкология» большой обзор «Возраст как модифицирующий фактор химического канцерогенеза»[52]. Расширенный его вариант на английском языке опубликован в журнале «Mechanisms of Ageing and Development»[53]. Я редко в те годы бывал в Онкоцентре, и, кажется, это было первое мое посещение лаборатории канцерогенных веществ, которой заведовал В. С. Турусов. Когда он представлял меня собравшимся в его большом кабинете на шестом этаже нового здания Института канцерогенеза, произошел забавный эпизод. Люба Базлова, всплеснув руками, громко воскликнула: «А я думала, что Анисимов уже старенький!» Все засмеялись. А Владимир Станиславович пошутил, что вообще-то он старенький, но поскольку занимается проблемой старения, то, наверное, знает секрет, как сохранить молодость. В то время мне было еще только 34 года… Через десять лет, в 1989 году, буквально такими же словами меня представлял коллегам по Национальному институту рака США Джерри Вард, когда я впервые посетил Форт Дитрик в штате Мэриленд. «Это доктор Анисимов из Института Петрова, СССР, – говорил Джерри, – ему 95 лет, но он занимается старением и знает секрет молодости!»
Соловки. Первое знакомство
Первый раз мне довелось побывать на Соловках в 1980 году. Евгения Владимировна Цырлина хорошо пролечила какую-то сотрудницу Городского экскурсионного бюро, и благодарная пациентка предложила ей устроить экскурсию, куда она пожелает. Женя попросила организовать коллективную поездку на Соловки. Про Соловецкие острова мне было известно, что они находятся в Белом море, на них располагался богатейший старинный, основанный в XV веке, Соловецкий монастырь. Соловки были столицей ГУЛАГа – Главного управления лагерей. Экскурсии туда были редки и малодоступны. Для поездки нужно было оформлять специальный пропуск через Большой дом (так называют в Петербурге мрачное здание Управления КГБ и МВД на Литейном проспекте, дом 4), поскольку на Соловках находилась военная база и они были объявлены «пограничной зоной».
Мой приятель Лёня Осиновский с женой посетили Соловки «дикими» туристами в 1976 году, и он много рассказывал о «жемчужине Русского Севера» – Соловецком монастыре. Поэтому я, недолго