ржали; но голос караван-баши покрывал все. – Мы, то спускались, то подымались на горы, или проходили опушкой небольшого перелеска. В темноте ночи все было ново и занимательно для нас, и вдруг, как бы для оживления этой дикой картины, раздался в голове каравана страшный гик, по которому бедные купцы тотчас узнали баранту; несколько смельчаков кинулись было вперед, но нигде не видно было нападающих; общий шум и смятение увеличилось; раздалось несколько ружейных выстрелов, пущенных на удачу, и вскоре все смолкло. Скупили верблюдов: в самом хвосте каравана не оказалось десятка верблюдов с их вьюками. «Дело Аман-Ахмета, – сказал один киргиз-вожатый, – и верно был не больше как с двумя, тремя людьми. Батыр, что и говорить!»
Но развертываясь мало-помалу, вскоре опять раскинулась перед нами степь в прежнем бесконечном единообразии; даль струилась, переливаясь отблеском солнца, и не редко услаждала утомленный взор и воображение чудесами миража: так надежда рисует иногда волшебные замки пред взорами бедного затворника и он готов ей верить, хотя в душе своей убежден, что это обман, нравственный мираж. – Природа приняла свой обычный вид.
Спустившись в долину, мы стали встречать отдельные табуны лошадей, овец и верблюдов; вскоре увидели скачущих отовсюду киргизов; их гиканье, дикий вид и это разнородное вооружение не могли не поразить нас с первого взгляда; весь караванный люд скупился, как стая голубей, сполохнутых налетом ястреба. Но по необходимости встретились лицом к лицу киргизы и караванные купцы, и мирные приветствия и льстивые слова посыпались отовсюду; крепко пожимали они друг другу руки и жались сердцем к сердцу; вы подумали бы, что те и другие были самыми искренними друзьями; но эта дружба основывалась на корыстолюбии одних, на слабости и робости других; первые измеряли взорами силы противников и с алчной завистью старались проникнуть взором внутрь вьюков, чтобы оценить их богатство; вторые глядели с отвращением на эту ватагу разбойников, от которых придется откупаться, не смотря на то, что число людей при караване, не считая киргизов-возчиков, на помощь которых караван также мог надеяться в случае нужды, простиралось на этот раз до 400 человек, очень хорошо вооруженных; один угрожающий вид их разметал бы эту сволочь, кое-как вооруженную копьями, изредка луками и очень редко ружьями, и то большей частью с фитилями вместо замков, но и на одну угрозу очень редко достает смелости у татар и ташкентцев, которые неоспоримо самый робкий народ в мире, кроме разве бухарских таджиков и жидов.
Вскоре явился сам султан, Акман, и, после некоторых объяснений с караван-башем, согласился принять караван под свое покровительство во время перехода через его род. Это значило, что он один будет в это время воровать в караване, и то без насилия, а уже чужим не даст его в обиду. Караван-баши и тому был рад.
Дорога от южных границ Западной Сибири (от Бухтармы, Семипалатинска) к городам, принадлежащим нынче Китайской Империи и расположенным на западной ее границе (Кульже, Чугучаку), издревле составляла торговую дорогу и некогда кипела деятельностью. Эту черту можно бы продлить на север, по юго-восточным отклоним Алтая, и гораздо далее на юг, в Индию. Многие свидетельства древних, многие остатки памятников, находимые на поверхности земли и в земле, различные предания, подтверждают наше предположение, и ученый Риттер, если не вполне исследовал, то вполне постиг этот исторический факт.
Не смотря на отличие этого края от прочих частей Киргиз-Казачьей Степи, на его сравнительную роскошь, нельзя не приметить здесь общей черты азиатских степей: это какое-то расслабление, одряхление природы. – Повсюду иссохшие ложбины бывших рек, повсюду разрушение гор, наконец, повсеместное присутствие окаменелых раковин и других принадлежностей моря, свидетельствуют о каком-то перевороте, чрезвычайном и уже после-потопном.
Горы начались еще далеко до реки Аяузы, куда караван прибыл через две недели после выхода своего из Семипалатинска.
От Семипалатинска до Чугучака не более 400 верст, и можно бы было перевозить товары в маленьких повозках. До Кульжи, прямым путем, можно считать 820, и менее 100 верст кругу, который делают караваны, заходящие в Чугучак; но главное затруднение представляют в последнем случае китайские чиновники, которые уже от самого Чугучака берут караван под свое покровительство, как выражаются они.
После многих толков в караване, решились идти в Кульжу и подняться прямо на хребет Тарбагатайский.
Есть несколько всходов на высоты Тарбагатая. Безносиков поднимался у Алет-аму и был очень недоволен путем. Большей частью переходят хребет близ Хабар-аму, по северному отклону Тарбагатайского кряжа, где дорога несколько положе. Тут и мы перешли его. – Караван наш много страдал в горах; бедные лошади, с вьюками в 6 пуд и более, едва могли всходить на гряду утесов и скользили по ним, обрывая копыта, или проходили по узким ущельям, цепляясь за выдавшиеся камни и за кустарник, которым усеян путь. Хуже всего было переходить вершины реки Базар, которая отсюда течет в Нор-Зайсан; но мы нашли для себя потеху в этом медленном и трудном переходе: это охота, для которой изобилие дичи, особенно диких коз, представляло богатое и не начатое поприще. – На другой день караван вступил в область снега.
Обошедши берегом озеро Ала-куль, которое имеет до 100 верст в длину (по показаниям других 80 и 120) и покрыто многими островами, через несколько дней после, караван приметил сереющееся вдали четырех-угольное зданьице. Это был китайский форпост, которого названия не припомню, с 30 человеками гарнизона, принадлежавший той военной линии, которая идет из Чугучака в Кульжу и называется «новою военною дорогою».
Тут китайские офицеры осмотрели и пересчитали людей, лошадей, тюки, баранов, словом все, принадлежащее каравану, и, конвоируя его от форпоста к форпосту, передавали одни другим все это не иначе, как счетом и с распиской.
Так достигнул, наконец, караван до Кульжи, после сорокадневного перехода от Семипалатинска.
Я не говорил о тех лишениях, о множестве неприятностей, чтобы не сказать более, которые представляются на этом пути; не говорил о частых поборах, производимых, в виде подарков, султанами и беями тех родов, мимо которых караван проходит; на все это должен рассчитывать купец, и ко всему быть готовым добровольный путешественник; и потому, мы сколько не удивляемся, находя в путевом журнале одного из них следующую отметку, помещенную, как кажется, между ценами бязей и наблюдением погоды, как обстоятельство весьма обыкновенное:
20 числа: «Я отлучился в юрту, чтобы напиться молока, за что китайский пристав ударил меня два раза нагайкой очень больно».
25 числа: «Китайский чиновник приехал в караван и бил кого попало, и проч…» Впрочем, не должно осуждать китайцев в жестоком обращении с посторонними. Заметим, что китайцы не