могли, по крайней мере, не должны были подозревать под азиатской одеждой европейца, а с азиатцами как же поступать, как не по-азиатски?
Караван наш приноровился так, что подошел к городу в самую глубокую ночь, и, пользуясь темнотой, успел скрыть, где можно, лучшие свои товары, для тайной от правительства мены, не смотря на то, что все они были или могли быть известны по показаниям офицеров, сопровождавших караваны. Большая часть зарыла свои сокровища в землю, в своей кибитке; от этой обыкновенной уловки отвращают глаза китайских таможенных чиновников, посредством подарков. – На другой день стали принимать товары в пакгауз; тут пошли хитрости, уловки, обманы с обеих сторон, – принимающей товары и сдающей; потом началась оценка со стороны правительства, которое одно имеет право торговать здесь с караваном. – Семь чиновников были назначены для этой оценки. Пошли торги, а вместе с тем и беспрестанные поборы с каравана для подарков. Одному Джанджуну, или главному начальнику Кульжи и прилежащего к нему округа, к которому принадлежит и Чугучак, одному, говорю, Джанджуну подарено 20 лошадей; а для прочих лиц собрано с лишком 50. Все это ведется выбранными от каравана тремя, четырьмя депутатами.
Перед расторжкой первоначально устанавливается цена бязей, бумажной ткани, которая составляет здесь ходячую монету, то же что кирпичный чай в Кяхте, или морские раковины между некоторыми дикими народами Африки. Караванные депутаты просили за половинку сукна 70 бязей, за бунт кож 30 бязей, за жестяной судок 77 ½ бязей, и так далее: цена действительно чрезвычайно высокая; китайские чиновники угрожали палками, но все окончилось уступками с обеих сторон и миром, как всегда, и продажа совершена далеко не в убыток купцам, хотя они старались уверить всякого постороннего в противном.
Китайцы, как мы заметили, платят бязями, которые получают в подать от разных, прилегающих к Кульже, провинций; если бязей бывает недостаточно в сборе, то они дают вексель караванным купцам на недостающее количество, и потом выплачивают его с большей точностью.
Азиатец, будь он брамин, или мусульманин, или последователь закона Конфуциева, прежде всего азиатец; чиновник всегда и везде чиновник; Джанджун был чиновник и азиатец. К нему-то привели подозрительных караванных людей, и случилось так, что в то время он только изволил откушать и совершал свой послеобеденный кейф, занятие чрезвычайно важное в Азии. Может быть это время улучено и с намерением; как бы то ни было, только Джанджун медленно приподнял голову, и, глядя на вошедших полураскрытыми глазами, произнес едва внятно: «И тигр, насытившийся, пропускает мимо себя добычу, не трогая ее, он едва защищается сам от нападающих на него; змея после обеда недвижима, – а я человек. Идите вон!» Подозрительные люди ушли и больше не видали Джанджуна.
Город Кульжа, или как киргизы называют Куря (крепость), обнесен двойным рядом стен; по углам передней из них находятся сторожевые башенки; под ними ворота для проезда: каждый фас стены имеет до 550 саженей длины; а вышина стен около 4 с.; они сложены из необожженного кирпича и во многих местах повреждены от времени и нерадения китайского военного начальника, толстого и ленивого, но вообще доброго и довольно бескорыстного манжура. Крепость воздвигнута по системе прежнего укрепления городов в Европе, которую ввели в Китай иезуиты, или правильнее, присоединили ее к существовавшей там издревле системе укреплений.
В Кульже более 3000 домов; следовательно, число жителей можно положить до 30,000. Между зданиями отличаются мечети магомметан и великолепные кумирни китайцев. Есть еще несколько строений, довольно роскошных, в китайском вкусе; но вообще дома стеснены, улицы нечисты, площади, хотя не обширны, но кипят деятельностью. В толпе народа отличаются солдаты, если можно так назвать людей, составляющих здешний гарнизон, с их луками и колчанами, и полевое войско, которое здесь собиралось для похода. Гарнизон простирается до 5000 человек, большей частью манжур; кроме того, военноначальник может поставить на военную ногу, в короткое время, до 30,000 монголов разных поколений и кара-киргизов. Нравственная сила этого войска всем известна. В наше время город и окрестности его кипели войском, и вот по какому случаю: в книге судеб сына неба было определено наказать одно из возмутившихся владений его, именно Кокан, который, впрочем, вовсе не признавал его власти, и он послал в Кульжу генерала Юнг-Ишеня, носившего какое-то громкое прозвание, едва ли не «тигровое сердце», с тем, чтобы он собрал многочисленное войско в западных провинциях и разразился карою над Коканом и Ташкентом. Время шло, а Юнг-Ишень сидел в Кульже и чего-то выжидал; думал ли он, что коканцы пришлют просить мира, и таким образом он отделается от похода, во всяком случае, неприятного для него и для сподвижников его, или ожидал новых войск, – не знаю; только уже наступало холодное время года, когда, Юнг-Ишень, видя, что медлить долее невозможно, и что волею или неволею, а надобно исполнить возложенное на него поручение, решился выступить в поход, и для того назначил предварительный смотр войску: мы были свидетелями смотра этого войска и его фантастических маневров.
Дня за два до назначенного срока, поднялась страшная суматоха в лагере, расположенном в беспорядке в окрестностях Кульжи. Многие из конных солдат не имели лошадей, из пеших – никакого оружия; и вот пустились, кто покупать, кто занимать, где мог, лошадь и воинские доспехи на день смотра; но так как Иллийская провинция не представляет большого населения, то многие конные должны были явиться пешком, а пешие с голыми руками, вместо всякого вооружения. Впрочем, главнейшее условие, числительная сила войска, на этот раз вполне могла удовлетворить ожидания Юнг-Ишеня, потому что собранное войско простиралось до 40 тысяч человек. – Все это двинулось на обширную равнину по сю сторону Илли, как могло и когда успело; за солдатами тянулись их жены, разносчики всякого рода, целые походные харчевни и площадь скорее представляла вид ярмарки, чем место военных маневров. На рассвете тронулась длинная процессия с паланкином: в нем заключалась особа Юнг-Ишеня. Мы видели его прежде: это маленький, тощий манжур, вовсе не оправдывающий, по крайней мере с вида, того грозного прозвания, которое носил; его скорее можно было назвать сердцем овцы, нежели сердцем тигра. Он утопал в беспредельных сапогах, в которых вмещались не только концы его широких шаровар, но целый походный магазин; отсюда вытаскивал он трубку, табак, опиум, платок, и, казалось, он мог достать из своих волшебных сапог продовольствие на целую армию. Светло-голубой камень на голове означал в нем 3-й класс, а перо, прикрепленное аграфом зеленой яшмы – особенный знак отличия; по обе стороны пера висело по хвосту, что означало наступившее военное время. – Не стану