Читать интересную книгу Плутовской роман в России. К истории русского романа до Гоголя - Юрий Штридтер

Так традиция предлагает ряд различных версий жизнеописания Каина. Прообразы, которым уподобляется материал, очень различны, простираясь от очевидно литературных образцов и криминальных корреспонденций или простого протокола до до фольклора. Хотя в различных редакциях доминируют разные образцы, хотя обработка Комарова однозначно «литературнее», чем версия «Жизни», а та в свою очередь однозначно «более фольклорна», чем текст Комарова, каждая редакция остается всё же сочетанием весьма различных элементов и должна рассматриваться в качестве такового. Поэтому было бы неверно подчеркнуть у Комарова только склонность к «романическому» и не заметить документальный интерес или, несмотря на «пуризм», ещё имеющуюся фольклорную сущность. Но точно так же ошибочно было бы истолковать рассказ от первого лица из-за его неоспоримо исконно народной формы и её фольклорную окраску просто как продукт народной поэзии, как то было повторно сделано в исследовании[642].

Настоящие народные сказки, группирующие свои приключения или шванки вокруг исторических личностей, также охотно обогащают отдельные эпизоды историческими деталями[643]. Но рассказ Каина выходит в этом отношении далеко за обычные пределы. Это имеет силу уже в отношении чистых описаний авантюр, и уж тем более применительно к отчетам сыщика, радикально противоречащим картине народной сказки в чистом виде. Постольку Стенбок-Фермор, равным образом подчёркивающая фольклорную сторону, скорее, нежели Бессонов, справедлива к тексту, так как она допускает гетерогенность отдельных фрагментах и прямо делает их исходным пунктом своего анализа. В этом отношении Стенбок-Фермор даже скорее идёт слишком далеко. Она не только отделяет рассказы мошенника от сообщений сыщика, в стилистическом и тематическом отношении однозначно другого рода, она также проводит сверх того внутри этих комплексов резкие разграничительные линии, самостоятельно nimmt an передававшиеся индивидуальные повествования и делает отсюда выводы, относящиеся к постепенному сращению текста. Так она вычленяет из приключений до начала карьеры сыщика два периода. Первый – деятельность Каина до его освобождения из крепостной зависимости. Она воспринимается автором как полностью внутренне закрытое стихотворное повествование, которое с обычной в народных сказках «реалистической» окраской следует образцу сказки о мести неблагодарному господину. Девушка Филатьева становится в этом случае «mysterious protector» (таинственной защитницей. – Англ., прим. пер.), а тайна, переданная ею Каину, истолковывается как «the magic talisman» (магический талисман. – Англ., прим. пер), собственные же речи Каина как «magic words» (магические слова. – Англ., прим. пер.)[644]. Точно так же изолированы предприятия на Волге под водительством «атамана» Зари. Стенбок-Фермор считает вероятным, что Каин в действительности вовсе не участвовал в этих разбойничьих набегах, и что здесь речь идёт о самостоятельном повествовании (с Камчаткой как главным персонажем), которое лишь позже было включено в цикл Каина[645]. И подобным образом анализируется весь текст. При этом автор даёт отдельные интересные указания, но в своём стремлении вычленить самостоятельные повествовательные комплексы склоняется к Uberinterpretationen, и её выводы относительно истории возникновения текста остаются почти сплошь чистыми гипотезами. При этом такие гипотезы ещё оправдывались бы, если бы речь шла о es повествовании, возникшем постепенно в ходе развития длительной традиции. Но этого нет в жизнеописании Каина (Стенбок-Фермор даже упоминает мимоходом, что, может быть, сам Каин диктовал историю товарищ по заключению, и рукописи попали затем из Рогервика в Москву[646]).

Когда последовала первая запись жизнеописания и насколько сам Каин участвовал в её создании, определить не удается. Несомненно, однако, что письменная фиксация последовала уже очень скоро после осуждения Каина (что говорит уже против предположения о всё более растущем «цикле шванков»). Как показывают предисловие и примечания Комарова, уже перед первой публикацией были распространены рукописные редакции жизнеописания, в содержательном отношении весьма значительно совпадавшие с с печатным вариантом. Различные печатные варианты также едва отличались друг от друга с точки зрения наличия эпизодов. Это обращающая на себя внимание странность предания о Каине. Собрания шванков, пришедшие из устного народного творчества, остаются большей частью в ситуации постоянного изменения, фонд имеющихся шванков дополняется, варьируется, изменяется последовательность и т. д. Это правильно даже для письменно зафиксированных и установленных в своей основной структуре собраний вроде «Уленшпигеля». И соответствующий процесс можно констатировать применительно к литературному наследованию приключений Картуша. Почти в каждом новом издании группируются дальнейшие авантюры и анекдоты вокруг образа разбойник, число эпизодов растет, их количество и последовательность постоянно меняются. Позднейшие обработчики иногда подчёркивают уже в названии, что они увеличили историю «благодаря многочисленным новым анекдотам»[647].

В противоположность этому совокупность эпизодов и даже их последовательность остается у Каина почти неизменной, хотя на протяжении более полувека вновь и вновь выходили новые издания, не являющиеся просто новыми изданиями первого. Если внутри напечатанного предания о Каине имеется остающаяся действенной тенденция к «формированию цикла», то лишь вне серии шванков в песенном приложении, которое растет от издания к изданию и состав которого постоянно изменяется. В самом же жизнеописании изменение происходит не внутри содержательной сферы, а внутри формальной, касается не фонда эпизодов, а их формы, свидетельствует не о ступенчатом «срастании» самостоятельных, ранее обособленно переданных рассказов, а о повторной новой редакции того же, уже ранее фиксированного содержания, которое каждый раз уподобляются другим литературным или полулитературным образцам.

Больше всего внимания среди этих различных редакций заслуживает в рамках истории русского плутовского романа рассказ от первого лица. Он не только является очевидно плутовским в сравнении с обработкой Комарова, но и в результате стилизации уголовного преступника Осипова-Каина в хитроумного плута и благодаря общей концепции плутовского романа как жизнеописания от первого лица, состоящего из слабо связанных друг с другом многочисленных остроумных мошеннических проделок, оказывается гораздо сильнее связан с жизнеописаниями Джонатана Уайлда или Картуша, незадолго до его появления переведёнными на русский язык. Он может быть с гораздо большим основанием причислен к плутовской литературе, чем, например, часто безличные биографии преступников и «Anatomies», составляющие большую часть старой английской «Literature of Roguery». Несмотря на это, рассказ Каина от первого лица не является плутовским романом вроде «Гусмана» или более короткого «Ласарильо». Образец плутовского романа остается здесь одной из возможностей наряду с другими. Так рассказ Каина образует своеобразное пограничное явление между плутовской литературой, криминальной журналистикой и настоящим фольклором. И прежде всего как такое пограничное явление – в качестве примера сочетания традиционной плутовской схемы с устным творчеством, с одной стороны, с формами канцелярского отчёта, с другой, она заслуживает внимания в рамках имеющихся исследований.

Для вкуса простых русских читателей на исходе XVIII столетия поучительно, что плутовская редакция в форме от первого лица сразу же берет своё, в то время как напечатанная несколько ранее безличная «краткая» редакция не переиздается после появления рассказа от первого лица. Характерно также, что напечатанные вскоре вслед за тем «романическая» и подчёркнуто «документальная» обработка Комарова оказались точно так же очень популярны у русского читателя. Восьми изданиям от первого лица противостоят семь изданий обработки Комарова. Во времени также простираются от 70-х до 90-х гг. издания обеих версий. Тот факт, что затем к концу столетия обе редакции более не выходили, был вероятно, в основном обусловлен трудностями, от которых русскому книгопечатанию в целом пришлось страдать на рубеже веков. Когда после Наполеоновских войн снова началось общее улучшение и оживление, вновь появилась и история Ваньки Каина, в сильно сокращенной форме, но всё ещё с тем же количеством эпизодов. Только со второй половины XIX в. постепенно теряется эта фиксация, история Каина заимствуется и преобразуется «лубком», образ Каина появляется в народных песнях и сказках[648]. Имя Каина и по сей день остается в народной молве равнозначным понятиям «мошенник» и «разбойник»[649]. Настоящим же временем расцвета предания о Каине остается уходившее в историю XVIII столетие, в котором ни одно другое произведение русской прозы не издавалось и не обрабатывалось вновь так часто, как это жизнеописание московского мошенника и сыщика.