Читать интересную книгу Яконур - Давид Константиновский

Это все попадались не злостные браконьеры. Верно. Да ведь эти люди, кто хотел только на уху, каждый понемножку, — их было сколько, и сколько же они брали, если посчитать, все вместе? Вроде ни на ком из них вины не лежало, а вместе все делали они зло. Может так быть? Видно, бывает.

Но трудно перестроиться… Карп знал, как трудно.

Попробуй перестройся…

Вон на берегу чайки. За кузнечиками охотятся! Сухопутные теперь на Яконуре чайки.

Как привыкнуть?..

Пошел мимо института.

Вот он, на склоне.

Послушать разговоры о запрете, — выходит, во всем виноваты ученые. Они потребовали. Особенно Савчуку достается. Так получается, что кругом его ругают — и начальство, и яконурские рыбаки. Те грозятся выговор дать, эти — встретить в открытом Яконуре…

А что Савчук? Сами должны видеть, маломерки одни попадаются!

Да, объяснял себе Карп свою работу и свою правоту.

Все вроде сходилось. Все было в порядке в его представлениях о себе и своей работе.

Если б не дед тот с культей…

Деда этого Карп все откладывал, но теперь уж откладывать дальше было некуда… как ты длинно ни рассуждай — пришел его черед.

Что тут можно сделать?

Карп свернул в залив, к знакомому егерю, — расспросить.

…Егерь кухарил на уличной печурке. Жарил сало с луком на сковороде. Тут же суп кипел в кастрюле. Егерь надел рукавицу, снял крышку с кастрюли, пристроил крышку на камне; взял сковороду, высыпал все с нее в кастрюлю, в белый пар; набрал ложку супа, сполоснул сковороду; вылил туда же, в кастрюлю. Вернул крышку на место. Сказал:

— Уха из петуха. Хоть вода-то еще озерная…

Егерь был здоровый старик; три войны прошел — хасанскую, финскую и Отечественную, имел три контузии, — и ничего.

Карп стал расспрашивать.

Сразу все переменилось.

Егерь рассказал: этот дед недавно вышел из тюрьмы, сидел за убийство; угоняет тут лодки, пакостит; на фронте и не был; Сеньки здесь никакого нет, убегал, значит, он же…

Все сделалось просто.

Карп такое почувствовал облегчение, что смутился, подтрунивать над собой начал…

Все неприятное, мучившее Карпа, что замутило ему этот день, — враз было снято егерем.

Образ самого себя, который Карп себе составил, — сохранился в целости…

Карп распрощался с егерем и отправился дальше. Повернул к Надеждину.

Взошел ранний месяц; лежал в перистых облаках, как в неводе.

* * *

Нет, Герасим просто забыл о ней!

Ольга подняла брови… Затем отошла в сторону, чтобы он не заметил.

Две головы над листком бумаги. Кемирчек рисует аккуратненькие кружочки, квадратики, соединяет их стрелочками:

— Блок нагульного стада… Кормовая база для рыбы… Блок нерестового стада, множитель, затем икра, личинки… Линия искусственного разведения… Нерест, множитель…

Герасим достает ручку, тоже принимается рисовать:

— Видимо, кривая второго порядка… Нет, разобьем на участки… До какого-то минимального уровня рыба вообще жить не может, численность стада нулевая… Популяция — по оси ординат, корм — здесь… Затем рост стада, чем больше корма, тем больше рыбы… Интервал линейного роста… Потом наступает насыщение…

Забыл о ней.

Кемирчек:

— Конечно, это первая ступень — моделирование популяции по массе… Вторая ступень — моделирование биоценоза в целом… Природный комплекс… Энергетический баланс… Надо, скажем, знать, сколько энергии рыба тратит…

Опять Герасим берется за листочек:

— Послушай, видимо, в следующем интервале спад, обратная зависимость…

Забыл про нее!

Кемирчек:

— Точность нужна в исходных данных…

Герасим:

— Если инженерные расчеты…

Кемирчек:

— Но у вас там…

Сколько это будет продолжаться?

Конечно, это был важный пункт в ее программе — познакомить Герасима с Кемирчеком; конечно, это получилось даже удачнее, чем она предполагала; но все же…

Что, ревность?

К Яконуру!

Нет, невероятные вещи с ней происходят…

Наконец стали выбираться. Перешагивали через кабели, ящики — продвигались к выходу.

— А как вы получите данные по энергетическим затратам ваших рыб?

— Это можно показать… Ольга, не возражаете?

Кажется, дальше ее программа пойдет сама собой…

Кивнула.

В дверях Герасим все же приметил ее, вспомнил о ее существовании, сообразил, кто это такая…

Да что она, в самом деле! Вот глупость!

Герасим взял ее за локоть, хотел, похоже, что-то сказать, но промолчал.

— Что, Герасим? Ну что? Выкладывай!

Сделала ладонь горсткой, подставила к его губам.

— Знаешь…

Смутился.

— Знаешь, я сейчас только сообразил, что у меня появился интерес…

Погладила его по руке, потерлась головой о его плечо.

Ждали Кемирчека, он запирал свое хозяйство.

Из двери детского сада вышла Косцова. Ольга представила ей Герасима.

— Интересуетесь проблемой Яконура? Ничего, не стесняйтесь, драка всегда собирает зрителей… С Элэл знакомы? Вот как!.

Косцова принялась расспрашивать Герасима об Элэл.

* * *

— Бутылка коньяку, — говорил завлаб, стоя посреди лаборатории. — Согласны, Софья?

— Заметано!

Миниатюрная женщина и завлаб ударили по рукам.

— Разбейте, — попросила Софья.

Яков Фомич разделил их руки и поинтересовался, в чем дело.

— Фокус! Не верю, — сказал завлаб. — Это и на манипуляторе непросто!

Софья объяснила: она поспорила, что безо всякой хитрой аппаратуры вытащит отдельную хромосому…

Кто-то уже переносил бинокуляр на свободный стол, кто-то сомневался, хватит ли провода, кто-то включал, зажглась лампочка подсветки; из холодильника извлекли чашку со льдом, слева от Якова Фомича сказали что-то о фиксации, справа — о глицериновом буфере… Софья усаживалась, направляла зеркальце, крутила какие-то колесики.

Завлаб распорядился, чтобы Якова Фомича пропустили к столу; Софья отклонила голову, и он заглянул в бинокуляр.

Яков Фомич увидел, как в прозрачной личинке все мерцает, дышит, переливается; все находилось в сдержанном согласованном движении…

Софья взялась за стеклянные трубочки, в которых были закреплены стальные иглы. Склонилась на минуту; выпрямилась.

— Слюнную железу? — спросил завлаб.

— Конечно.

Яков Фомич посмотрел через плечо Софьи в бинокуляр и увидел каплю с хвостиком, вгляделся и разобрал ее клетки и в них чуть более темные скопления чего-то едва уловимого — ядра.

Клетки были зеленоватые, и оттого все казалось географической картой: светло-зеленые поля, разделенные межами, тропинками (оболочки клеток), и на этих полях — рощицы, стада, зеленые селения (ядра); или, вернее, то была не карта, а вид сверху, с самолета, в солнечный день… микроскоп и под ним — живые клетки… или уж со спутника…

Яков Фомич взял у Софьи иглу, осторожно подвел ее к зеленой капле; игла стала толстой, черной, концы ее виделись резко, а ближе к рукам — все более размыто. Коснулся капли… Отдал иглу Софье.

— Сколько звездочек, три? — спросил завлаб.

Софья утвердила руки на краю предметного столика… Склонилась… Выпрямилась, давая посмотреть Якову Фомичу.

Капля была разорвана с краю, и одна крупная клетка лежала особняком, едва касаясь других; ядро было хорошо видно.

— Не менее пяти, — сказала Софья.

Снова наклонилась к бинокуляру…

Выпрямилась.

— Готово?

Софья, не отвечая, посмотрела на свои локти, на ладони; утвердила их; склонилась.

— Пять — так пять, — сказал в тишине завлаб.

Софья подняла голову, не спеша, аккуратно положила иглы и встала.

Завлаб глянул и сказал:

— Вот это да!..

— Только, пожалуйста, армянский, — попросила Софья.

Яков Фомич подошел последним; увидел опавшую оболочку и рядом — россыпь скрученных хромосом.

Вышел в коридор.

Этот великий туман отдельных задач, завораживающей терминологии… туман, который окутывает все… в пределах видимости остается только интересное профессионалу. Механизм приема информации… Микроманипулятор… Интервальная гистограмма первого порядка… Заклинания.

Плюс нынешние масштабы работ — огромные лаборатории, институты, комплексы, — и каждый человек оказывается среди сотен и тысяч других, давно уже бегущих что есть сил в своем направлении, остается только включиться в их число; собственное участие растворено в коллективном, разделено на мелкие, вроде незначительные, невесомые доли…

Ну, а ты с Николой, два отличника, надежда честолюбивых учительниц?

Еще утром ни о чем подобном не думал… хотел только повидаться с приятелем по школьным олимпиадам.

И вообще не ожидал от себя ничего подобного…

Лет за полсотни до Николы начинал Шеррингтон свои работы на мозге и (говорят) отказался от них.