отдаст. Я очень люблю и уважаю Парчи, горжусь и дорожу дружбой с ним.
В позапрошлом году он жестоко заболел, и цхинвальские ветераны ужасно за него переживали. Я и Беса приехали к Парчи в больницу под Владикавказом, и по старой привычке я хотел обняться с ним, но он не позволил, попросил нас держаться от него подальше, дескать, заразен. Тогда только я заметил, как он осунулся и похудел. Поговорив с ним еще немного, мы с Бесой сели в машину и поехали обратно в город, и по дороге никто из нас не проронил ни слова. Все было ясно и так. Однако могучий организм Парчи поборол хворь, и сейчас он по-прежнему бодр, пьян и весел. И все же, когда приезжаю в Цхинвал и не вижу Парчи поблизости, я осторожно начинаю расспрашивать друзей о его здоровье. Да все с ним нормально, смеются ребята, опять, наверное, где-то бухает. Мне приятно слышать, что он в добром здравии, и при встрече с ним прошу разрешить написать про него хотя бы небольшой рассказ, но он не позволяет. Не знаю, в чем тут дело, чрезмерная скромность героя или здесь кроется что-то другое, во всяком случае я устал молчать и хочу рассказать одну историю…
Как-то во время сильного боя в местечке Мамисантубан я перебегал огород и зацепился одеждой за ржавую, залатанную колючей проволокой изгородь и застрял. Я успел перебросить через ограду свою винтовку, а сам задергался, пытаясь вырваться, и чем больше делал движений, тем сильней нанизывался на острые, словно крючки, края забора. До войны за горсть черешни из чужого сада можно было схлопотать заряд соли в зад, а теперь на кону оказалась самая вкусная и сладкая ягода – моя собственная жизнь. И костлявые руки, щелкая, как кастаньеты, тянулись к ней, чтобы сорвать. Я невольно играл роль пугала в огороде – был виден отовсюду, и вражеские стрелки били по мне, но почему-то не попадали. Наверное, ждали смельчака, который бросится спасать, чтоб убить и его, а пока делали вид, будто плохо стреляют, – одним словом, шалили. От огня противника наши укрылись за каменной стеной разрушенного дома между мной и врагами. Мои товарищи были совсем близко, в каких-то десяти шагах от меня, если не меньше. Онемев от ужаса, я умолял взглядом помочь, но они опускали глаза или отворачивались.
А рядом цвела черешня, и день был чудесный, солнечный, и вечером я должен был встретиться со своей девушкой, и потому с утра я оделся во все новое и клевое. Я ведь всю зиму мечтал о весне и свиданиях с милой на лоне природы. И вот пришел апрель, самый желанный месяц в году, но вместо медоносных пчел возле меня жужжали смертоносные пули. Я еще немного подергался, но, поняв, что конец неминуем, уже смотрел на своих товарищей с нескрываемой ненавистью. Пошарив языком во рту, я пытался наскрести слюну для презрительного плевка в их сторону, но внутри все пересохло. Заскулив от бессилия, я зажмурился и стал читать про себя молитвы, какие только знал.
Вдруг рядом послышалось чье-то тяжелое дыхание, я открыл глаза и увидел перед собой бородатое лицо Парчи. Он схватил меня своими сильными руками, выдернул из колючек и перекинул через сетку забора, на котором остались моя новая ветровка и немного мяса с ладоней и запястья. Я упал и, вскочив, подбежал к дому, за которым прятались наши. Подобрав винтовку, я облизал раны, оглянулся и обнаружил, что мой спаситель сам угодил в ловушку – застрял в колючей изгороди. Огонь со стороны противника усилился, потому что враг, заметив, какой крупный зверь попал в капкан, торопился его уничтожить. Я уже думал кинуться ему на подмогу, но он, заметив мое движение, замахал рукой: дескать, не надо, и немного погодя рванул в нашу сторону. Оказавшись возле нас, Парчи вынул из кармашка разгрузочного жилета гранату, с удивлением повертел ее перед носом, покачал головой и швырнул лимонку далеко вперед. Мы невольно замерли в ожидании взрыва, однако ничего не произошло.
– Странно, – сказал Парчи. – Когда я вытащил Таме, сам зацепился кольцом гранаты о проволоку, и оно повисло на заборе, потом бац! – щелчок. Ну думаю, все, приехал, но лимонка не взорвалась, только запал бабахнул.
– Ни фига себе, – протянул Виталик Гаджиты. – А ты уверен, что граната не учебная?
Парчи поморщился:
– Да нет, она была настоящая, по крайней мере до тех пор, пока я не выковырял из нее тротил и не зарядил пластитом.
Враги все никак не могли успокоиться и пальнули в забор-ловушку, на котором висела моя исклеванная пулями ветровка, из гранатомета, и молодая, в белой фате черешня завалилась набок.
– Рябой мне дал гранату с таким же пластитом, – засмеялся Людвиг по кличке Крамор, у него был шрам во всю щеку, и потому казалось, что он все время улыбается. Он подобрал с земли гвоздь и, отвинтив запал гранаты, всунул гвоздь в горло лимонки, ковырнул немного похожей на пластилин начинки, помял пальцами, потом обнюхал и покачал головой:
– Этой фигней заклеивают щели окон зимой, – и он взглянул на Рябого. Тот развел руками:
– Пластит принес Таме.
И вся эта доблестная рать уставилась на меня.
Я уже немного пришел в себя и стал объяснять:
– Эту хрень мне продал в саперной части солдат, до этого я купил у него гранаты, и они прекрасно взрывались, поэтому я поверил ему на слово. И вообще, я видел пластит только по телевизору, и то не по цветному.
Крамор, не переставая улыбаться, заметил:
– Теперь вы квиты, ребята.
А я подумал, что не будь Парчи, моим родным пришлось бы ехать за гробом во Владикавказ, потому что наши гробовщики взвинтили цены до небес. Зимой какой-то шутник закинул в печную трубу мастерской похоронного бюро лимонку, и она, скатившись вниз, взорвалась в печке, и мастера гробовых дел сами сыграли в ящик.
Игра в наперстки
Георга, моего приятеля, обули ребята из интернет-магазина.
Поначалу он, конечно, радовался, что заказал брендовые ботинки за три тыщи.
– А стоят они двенадцать, – хвастался мне Георг по телефону, – какой у тебя размер?
– Сороковой, – я потянулся на диване, взглянул на часы: восемь утра, а заснул в три, недосып.
– Хочешь, я тебе тоже закажу? Они классные, из телячьей кожи, деньги потом отдашь, сверху косарь накинешь, и мы квиты.
– Не-е, – я проснулся окончательно и начал злиться. – Лучше подожду, когда будут скидки, пойду в торговый центр, пощупаю, понюхаю, примерю.
– Ты дурак, что