кроме осознанного, вдумчивого сотрудничества, – это форма отчуждения, то есть заведомо проигрышный подход. Мы не можем вычеркнуть современные технологии и должны уживаться с ними, как с соседями. Все мы связаны. Сегодня этика сотрудничества не должна ограничиваться машинами, а распространяться на все живое и неживое. Это еще одна форма ответственного планирования и управления, основанная на всеобщем равенстве, к которой мы должны прийти не в непознаваемом, туманном будущем, а здесь и сейчас.
Глава 7
Сопричастность
В преддверии Лондонских Олимпийских игр 2012 года Британия помешалась на безопасности. Были сделаны предупреждения о том, что игры могут стать объектом террористической атаки; тех, кто потенциально представлял угрозу, превентивно задержали. В штаб-квартире британской контрразведки МИ-5 в Воксхолле установили таймер обратного отсчета до церемонии открытия(1). В Темзе пришвартовался самый большой корабль Королевского флота «HMS Ocean» с отрядом морских пехотинцев на борту. Армия установила ракеты «Рапира» класса «земля-воздух» на высотных зданиях вокруг мест проведения соревнований (операция, как позднее выяснилось, была продуманной и успешной демонстрацией военной мощи для иностранных правительств). Столичная полиция объявила, что для наблюдения за городом задействует дроны(2).
Последний пункт меня заинтересовал. В течение многих лет я следил за эволюцией беспилотных летательных аппаратов, дронов, – от секретных армейских разработок до обыденных военных приспособлений, а в гражданской сфере – от высококлассных платформ наблюдения до дешевых рождественских игрушек. Вот только британской полиции с дронами не везло. Полиция Эссекса, которая первой приобрела беспилотники, законсервировала программу еще в 2010 году. Тогда же выяснилось, что полиция Мерсисайда совершала полеты на дроне без лицензии Управления гражданской авиации. В 2011 году она получила новую лицензию, но дрон потерпел крушение где-то над рекой Мерси, и его решили не заменять(3).
Когда игры закончились, я подал в столичную полицию запрос в рамках закона о защите информации. Меня интересовало, действительно ли они использовали дроны во время игр, и если да, то где и при каких обстоятельствах(4). Через несколько недель мне пришел удивительный ответ: в полиции отказались подтвердить или опровергнуть, что у них есть какая-либо информация, относящаяся к моему запросу. Я несколько раз переформулировал вопрос, например, спросил, подавали ли они заявку на получение лицензии Управления гражданской авиации на пилотирование дронов, но снова получил отказ (хотя в Управлении гражданской авиации мне с радостью ответили, что заявка от полиции не поступала). Спросил, заключали ли они договор с третьей стороной, которая запускала бы для них дроны, – опять без ответа. На вопрос, какие воздушные судна есть у них в собственности или аренде, мне ответили, что они располагают тремя вертолетами, а любую другую информацию не могут ни подтвердить, ни опровергнуть.
Ответ про вертолеты показался странным. Если они говорят о вертолетах, почему молчат о дронах? Что делает их такими особенными? Несмотря на неоднократные попытки получить ответ на этот вопрос, в том числе передать мое дело на рассмотрение комиссара по информации, уполномоченного Великобритании по вопросам свободы информации, я так ничего и не добился. Любой запрос о дронах немедленно помещался в категорию потенциально секретных, что исключало возможность публичного раскрытия информации. Стало казаться, что дроны – это удобный саван, под которым можно спрятать все, что угодно. Призрачных и могущественных беспилотников, оборудованных камерами и вооружением, обволакивал такой ореол секретности, наводящий на мысли о тайных военных операциях, что режим неразглашения распространялся на все аспекты гражданской жизни. О военной секретности свидетельствовал язык, на котором полиция отвечала на мои вопросы. Что бы я ни спрашивал, ответ всегда был один: «Мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть наличие такой информации». Эти слова – сама формулировка – появились в ходе секретной операции времен «холодной войны» и стали своего рода магическим заклинанием или политической технологией, способной превратить обычную жизнь в почти военный конфликт между управляющими и управляемыми. Более того, они породили новый вид истины.
В марте 1968 года в Тихом океане пропала советская подводная лодка К-129 с баллистическими ракетами и всей командой на борту. Запад впервые узнал о катастрофе, когда Советский Союз направил флотилию кораблей к последнему известному местоположению К-129. Они прочесали огромную площадь моря почти в тысяче километров к северу от атолла Мидуэй, но после нескольких недель бесплодного траления военно-морское командование прекратило поиски.
Однако в отличие от Советов у Соединенных Штатов был козырь – доступ к сети подводных станций прослушивания, предназначенных для обнаружения ядерных взрывов. Поиски не в океанской воде, а в потоках гидрофонных данных позволили получить запись случившегося 8 марта взрыва. Эхо распространилось достаточно далеко, чтобы позволить провести триангуляцию и установить приблизительное расположение источника. На место отправили специальную американскую подводную лодку, и после трех недель поисков она наткнулась на обломки К-129, лежавшие на глубине около пяти километров.
Американские разведывательные службы пришли в полный восторг: помимо трех баллистических ракет, на К-129 должны были находиться кодовые книги и криптографическое оборудование. Их извлечение из-под носа советского флота стало бы ценнейшим достижением разведки, возможно, перевернувшим бы расстановку сил в «холодной войне». Проблема заключалась в том, что ни одна из когда-либо проводимых спасательных операций не проводилась на такой большой глубине, а любая попытка поднять подводную лодку требовала соблюдения условий строжайшей секретности.
В течение следующих нескольких лет Центральное разведывательное управление заключило соглашения с несколькими поставщиками секретных технологий на строительство уникального корабля, названного «Хьюз Гломар эксплорер» в честь бизнесмена-миллиардера Говарда Хьюза, который согласился предоставить прикрытие военной операции. «Хьюз Гломар эксплорер» был массивным и чрезвычайно дорогим кораблем, оснащенным двадцатиметровой буровой установкой. Компания Lockheed Ocean Systems построила специальную современную погружную баржу только для того, чтобы незаметно доставить на корабль массивный захватный карабин. Прессе Хьюз заявил, что корабль будет использоваться для добычи марганцевых конкреций – отложений драгоценных металлов, которые засоряют дно океана. Марганцевые конкреции действительно существуют и стоˊят больших денег, но никому никогда не удавалось извлечь прибыль из их добычи. Однако в 1960–70-х годах, во многом благодаря имени Хьюза и прикрытию ЦРУ, отсутствие экономической выгоды не казалось препятствием для крупного промышленного проекта. Настоящей же целью корабля была затопленная К-129.
В 1974 году «Хьюз Гломар эксплорер» вышел в плавание. Добравшись до затонувшей подлодки, остановился над ней, открыл потайные двери в киле, опустил зацеп и, успешно ухватившись за неповрежденный корпус субмарины, начал подъем, но в какой-то момент огромная стальная клешня вышла из строя, и большая часть субмарины оторвалась. До сих пор не известно, что на самом деле удалось извлечь с затопленной K-129, поскольку подробности операции засекречены. В некоторых отчетах утверждается, что были обнаружены две