Читать интересную книгу Светочи Чехии - Вера Крыжановская

Когда Иитка стала ей передавать, какая опасность угрожала ее мужу, Ружена вдруг оборвала ее; в ней снова вспыхнул весь гнев против Вока и старого графа. Если бы презренные убийцы ее отца и погибли, это было бы лишь справедливо. В своем нервном возбуждении, Ружена не задумывалась о том, что такой негодяй, как Бранкассис мог и солгать; ее убеждение даже окрепло, когда она увидела, что Иитка смешалась и побледнела при ее словах:

— Никогда не упоминай мне имени этого злодея, против которого взывает кровь моего отца!

— Иитка, — прибавила она вне себя, — если тебе что-нибудь известно про это преступление, скажи мне. Как посмела ты так долго скрывать от меня правду, как допустила ты заключение этого преступного брака?

— Я ничего не знаю… — в смущении бормотала старушка. — Матиас вот предполагает только, что завещание было подложное.

В эту минуту открылась дверь и в комнату вошли оба графа. Бледный Вок имел растерянный вид и опирался на руку отца; холодные примочки и растирание едва-едва вывели его из тяжелого оцепенения.

Рассказ о ночном событии потрясающе на него подействовал и вызвал, затем, такой взрыв бешенства, что отцу с трудом удалось его успокоить уверением, что виновные убиты и, следовательно, понесли уже заслуженное наказание.

Подкрепив свои силы кубком старого вина, Вок выразил желание видеть жену; никогда еще не любил он Ружену столь искренно и глубоко, как в эту именно минуту, когда чудо возвращало ее чистою от ужасного поругания.

Увидав Ружену, бледную, расстроенную, со вспухшими глазами от слез, все еще струившихся по щекам, он бросился к ней с протянутыми руками.

— Успокойся, дорогая, — крикнул он и хотел привлечь ее к себе.

Но Ружена уже не могла сдерживаться долее: слова Иитки о подлоге завещания еще звучали в ее ушах и подтверждали обвинение Бранкассиса; всякий нерв дрожал в ней, и в воспаленном воображении тень отца встала между нею и мужем.

— Не трогай меня! — крикнула она, отшатываясь с таким видимым ужасом, что Вок в смущении остановился и опустил руки.

— Ружена, приди в себя. Ты бредишь!

— Нет! Только ослепление мое уже прошло. Отпусти меня в Рабштейн. Я не могу и часу оставаться дольше под твоим кровом.

Оба графа удивленно переглянулись; было ясно, что они считали ее безумной, но Ружена поняла их взгляды, и это вызвало новый взрыв в наболевшей душе.

— О, нет! Я не сошла еще с ума, но мне известна вся правда о смерти отца, и я не хочу долее оставаться женой человека, пособлявшего своему отцу убивать моего, — порывисто бормотала она.

В первую минуту граф с сыном остолбенели, но затем лицо Вока вспыхнуло и, схватив Ружену за руку, он сжал ее до боли.

— Что смела ты кинуть нам в лицо? — глухим голосом сказал он. — Докажи! Такие обвинение должны быть подтверждены.

— Неоспоримейшего доказательства — исповеди твоей бывшей возлюбленной, Эвзапии, пока еще нет у меня в руках; но с тебя достаточно будет знать, что она созналась во всех подробностях отравление, совершенного ею, по твоему наущению.

Вок смертельно побледнел и выпустил ее руку.

— Я позабочусь, чтобы строжайший розыск выяснил все обстоятельства смерти барона Рабштейна, — сказал он дрожащим от бешенства голосом, и гневным взглядом окидывая жену. — И, видит Бог, я не стану удерживать тебя в доме убийц; ты можешь свободно ехать и жить в любом из твоих замков. Но что ты могла считать меня способным на такое злодеяние — кровное для меня оскорбление, и я потребую у тебя ответа, как только истина будет восстановлена.

Он взял за руку старого графа, тоже с негодованием слушавшего взводимое на них обвинение, и увлек его вон из комнаты со словами:

— Пойдем, отец! Пока нам здесь делать больше нечего.

Оставшись одна, Ружена опустилась в кресло, и ее страшное нервное напряжение разрешилось потоками слез. Удивление и негодование мужа звучали так искренно, что убеждение в его виновности невольно поколебалось в ней, а между тем преступление бесспорно кем-то было совершено…

Когда Ружена несколько успокоилась и слезы иссякли, то она, несмотря на свою слабость, захотела взглянуть на Анну.

Не успела она выйти из комнаты, как служанка пришла доложить ей о приходе Яна Гуса.

— Ах, отец Ян! Сам Бог посылает вас, чтобы просветить меня и помочь разобраться в путанице сомнений, посетивших меня, — с живостью проговорила Ружена, протягивая обе руки духовнику, который также казался взволнованным.

— Брода был у меня и сообщил, что у вас случилось, — сказал он, садясь подле Ружены. Проведя затем рукой по лицу, он грустно прибавил: — И такие-то мерзости совершают служители алтаря! Но говорите, дочь моя! Я постараюсь успокоить вашу душу.

Дрожавшим от волнения голосом, Ружена изложила все, что говорил ей Бранкассис про убийство отца, но не скрыла, что возмущение мужа и свекра, когда она бросила им в лицо обвинение в отравлении, показалось ей правдивым.

— Кому верить? Чему верить? Я положительно теряюсь в этом сплетении лжи и преступлений, — закончила Ружена со слезами.

Гус в волнении слушал ее, и тут пришли ему на память подозрения, некогда высказанные Иеронимом, при известии о неожиданной, странной смерти барона Светомира.

— В настоящую минуту я могу вам лишь сказать, что позволительно усомниться, чтобы из такого грязного источника, как Бранкассис, проистекала истина, — после некоторого раздумья ответил он, — страсть же его к вам, подтвердившаяся злодеянием, объясняет намерение кардинала — клеветой вызвать разрыв между вами и мужем. Виновность обоих графов маловероятна: несмотря на все их чисто-человеческие слабости, они — благородные люди и добрые христиане. Я боюсь, что вы поступили неосмотрительно, обвинив вашего мужа в таком ужасном преступлении! Это — обида тяжкая, особенно, если она не заслужена. Не волнуйтесь, — прибавил он, видя, что графиня побледнела. — Гнусное дело непременно разъяснится и Бог поможет раскрыть настоящих виновных. А пока, молитесь, дочь моя! Верьте мне, что в душе верующего нет места тьме и ропоту: истинная молитва исходит из сердца, подобно блестящему лучу света, который озаряет бездну сомнений и указывает нам путь долга. Я пойду к бедной Анне и попытаюсь ее успокоить.

— Позвольте и мне идти с вами, отец Ян! Я еще не видела сегодня Анны, а между тем, видит Бог, что я обязана ей вечной благодарностью.

— Идемте, дочь моя. Разумеется, в эту минуту, бедная девушка больше всего нуждается в горячей привязанности.

В комнате Анны, у большой кровати с зелеными шерстяными занавесками, сидела Марга. Вся в слезах, она уговаривала и сдерживала больную, которая с лихорадочно горевшим лицом, неподвижным, воспаленным взором, пыталась соскочить с постели, крича диким голосом:

— Оставь меня, Марга! Я хочу положить конец этому существованию, бесчестному, ужасному, ни к чему не нужному. Не говори мне о Боге! Он покинул, забыл меня, иначе я не была бы опозорена…

Охваченная припадком безумного гнева, она вдруг оттолкнула Маргу с такой силой, что та чуть не свалилась на пол.

— Да оставь же меня, говорю тебе! Я не могу жить в таком унижении, не могу выносить ни одного честного взгляда…

Вошедшая за Гусом Ружена окаменела при виде такого отчаяния.

Искаженное лицо подруги, черные пятна, пестрившие щеки несчастной, до того взволновали Ружену, что она почти теряла сознание.

— Пани Марга! Уведите графиню, она придет попозже, когда будет крепче, а я посижу с больной, — сказал Гус.

И Марга увела окончательно ослабевшую Ружену. Заслышав голос обожаемого всеми проповедника, Анна дико вскрикнула и зарылась лицом в подушки. Гус сел у кровати и взял ее за руку; все тело Анны сотрясалось судорожными рыданьями.

— От меня, бедное дитя мое, тебе нечего скрываться, — приветливо сказал он, — В моих глазах, как и в глазах всякого справедливого, честного человека, ты всегда будешь невинной жертвой гнусного злодейства. Но как бы ни была тяжка твоя доля, разве ты можешь хоть на минуту подумать, что Бог забыл тебя и покинул? Он испытывает тебя, и ты должна верить, что все ниспосылаемое Им — на благо; ты должна склониться под Его рукой, а не богохульствовать и не искать успокоение в самоубийстве. Он, всемогущий, направляющий судьбы человеческие, один знает причину всех причин и осудил уже твоего палача, позвав его перед лицо Свое.

Анна мгновенно выпрямилась.

— Он умер?

— Да, как я слышал.

— Ах! Зачем он умер? Кто посмел убить его раньше, чем я собственными руками не задушила его и не упилась страданиями его агонии?

С крепко стиснутыми руками, налитыми кровью глазами, с дикой усмешкой, открывавшей ее белые зубы, Анна поистине была ужасна.

Гус сжал ей руку и повелительно взглянул в лихорадочно горевшие глаза больной.