от самих русских. Нас слишком много. Все вырастает вновь». И как только Анне предоставляется возможность, она сажает деревья.
«Если бы у них было достаточно соли, они бы засыпали ею все наши поля», — говорили старики в деревне, сплевывая на землю. Анна, глядя на них, всегда думала: «Пока мы выживали в Ленинграде, вы оказались с ними лицом к лицу. Они ходили по этим дорогам. Захватывали ваши дома, ели вашу еду, резали свиней и овец, бросали в котлы кур. И убивали вас самих, когда вздумается». Дачу Марины разрушили до основания, и никому так и не известно, что случилось с ее старой нянькой. В ближайшей деревне, в ответ на партизанскую вылазку, полностью уничтожили три семьи. Среди них — семерых детей, от трех до четырнадцати лет. Они не стали их расстреливать. Они повесили их одного за другим, начиная с младших.
Почти приехали. Андрей с Колей катят рядом, беседуя. Аня слишком отстала, чтобы слышать, о чем они говорят, но чувствует внезапный прилив счастья. Когда Коля перерастет свой трудный возраст, эти двое по-настоящему подружатся. Ей и сейчас не в чем упрекнуть Андрея. Он терпелив и последователен, именно так и нужно вести себя с мальчиком Колиных лет. Но иногда он самоустраняется. И Анна это ненавидит. Как будто они больше не семья, а трое случайных людей, которым поневоле приходится жить вместе, и эта близость всех троих делает несчастными.
— Аня!
Уже приехали. Анна спешивается, заводит велосипед в калитку и толкает перед собой по тропинке. Они прислоняют велосипеды к стене за домом, где кусты крыжовника усыпаны ярко-зелеными незрелыми ягодами.
— Давайте испечем пирог с крыжовником, — предлагает Коля.
— Ягодам нужно еще по меньшей мере три недели, чтобы поспеть, — отвечает Аня. — А урожай будет хорошим, смотрите, как их много. И на белой смородине тоже. У нас за все годы не было такого урожая. Но нужно будет растянуть сетку над кустами, Коля, иначе все достанется птицам.
Эх, если бы у нее были муслиновые занавески! Однажды она видела вишневое деревце, обернутое муслином, — все ягодки целы и невредимы…
— Ну можно мы хоть немного пособираем?
— Только не смородину. Зачем переводить ягоды зря, они все равно незрелые. Но если вы с Андреем поймаете форель, я сделаю к ней соус из зеленого крыжовника.
Даже несмотря на выбитые окна, дача выглядит гостеприимно. Весь огород покрыт молодой зеленью. На этот раз ей придется полоть вручную. Тяпкой можно повредить неокрепшие ростки. Морковка и свекла взошли дружно, и грядка с луком тоже радует глаз.
— Аня, давай попьем чаю.
Они заходят в дом. Как всегда, когда только входишь с улицы, он встречает их запахом отсыревшего дерева.
— Это все дожди на той неделе, — говорит Андрей. — Сейчас я растоплю печку.
Поленья сложены возле нее на просушку еще с прошлого раза. Каждый приезд на дачу одинаков: он как балет, где у каждого своя партия, хореография которой настолько знакома, что они могут исполнять ее с закрытыми глазами. Коля, который дома ничего не делает без того, чтобы не поныть, уже набирает в мешок уголь для самовара.
— Чай будем пить на веранде, — решает Анна. Ей не хочется, чтобы весь дом пропах дымом.
Андрей стоит на коленях, засовывая поленья в печку. У этой тяга хуже, чем у их прежней пузатой чугунной плиты. Но ту кто-то вырвал с корнем — то ли немцы, то ли сами местные.
— А Галина на этих выходных здесь? — спрашивает Андрей.
Галина — старинная подруга и коллега Аниной матери, и она одна из немногих соседей по даче, кто выжил в войну. Их дачный поселок никогда не был большим, — земля здесь слишком скудная. Не один десяток лет непосильного труда по перекопке почвы и внесению в нее удобрений, не одна привезенная тачка навоза ушли на то, чтобы земля на участке Левиных стала родить. Их компостная куча легендарна. После войны начали раздавать новые дачные участки, шестью километрами южнее. Земли там достаточно, поэтому можно было бы получить через профсоюзы участок приличных размеров. И Анна, и Андрей могли бы встать на него в очередь, но предпочли остаться на старом месте. Им нравится неровный ландшафт и маленький овражек, в котором течет ручей. Да и, кроме того, им не хочется добавлять лишних шесть километров к своему маршруту. Рядом с новыми участками есть железнодорожная станция, но и Анна и Андрей предпочитают ездить на велосипедах, — по выходным электрички всегда набиты битком.
— Аня, Галя будет здесь?
— Должна быть. Она теперь на пенсии и почти все время на даче.
Самовар начинает шуметь. Они вытаскивают на веранду деревянные стулья, Коля приносит подушки на сиденья. От сырости они покрылись пятнами, но ничего. Она почистит их и просушит на солнце.
— И еще сахар, Коля!
Этого момента она ждала так долго: выпить первую чашку чаю, глядя на залитые солнцем сосновые доски и вдыхая запах сырой земли. Анна обмякает на стуле и закрывает глаза. Пахнет диким чесноком. Вяхири воркуют вдалеке на деревьях. И всюду вокруг растет будущая еда. День, полный трудов, простирается перед ними. Позже она возьмет шоколадку и сходит к Дарье Александровне. Та сладкоежка и держит кур. К тому же всегда не прочь поговорить. Раньше из нее и слова было не вытянуть, зато теперь от нее порой невозможно вырваться. Причем ее не волнуют «все эти новые люди». Нет, она хочет говорить с людьми вроде Ани, потому что они помнят прежние дни, и еще потому, что Аня в детстве дружила с ее Васей. Даже Андрей не представляет для нее большого интереса, хотя однажды она заметила, что у него отличные зубы и что Анна сделала хорошую партию.
Могилы у Васи, конечно, нет. Дарья Александровна поставила ему памятный камень в углу сада, за загоном для куриц. Она попросила высечь на нем его имя. Наверное, это стоило ей курицы, а может, и двух.
Анна вздыхает, прихлебывая чай. Андрей смотрит на нее, но ничего не говорит. Она ничего не замечает. Коля снова ест сахар. Интересно, мальчишки его возраста когда-нибудь перестают есть? И чем больше он ест, тем, кажется, худее становится.
— Положи на место, Коля, хватит есть один