– Я просто вымотана, – добавила она. – Тяжелый вечер.
На следующий день он поехал к Катринке.
– Что ты будешь делать? – спросил он, объяснив ей, почему ему невозможно расстаться с Властой. Они стояли на обочине узкой горной дороги. Внизу расстилались долины Богемии. Днем можно было увидеть низкие зеленые холмы, но сейчас, ночью, на темном ландшафте одинокими звездочками сверкали огни ферм. Стараясь не разрыдаться, Катринка невидящим взором уставилась в окно.
– Я не знаю, – сказала она.
– Ты не можешь оставить ребенка.
– Нет. Не знаю. Мне нужно подумать.
На нее внезапно навалилась усталость. Ей хотелось уснуть и не просыпаться.
Мирек был рад, что не видит ее лица.
– Я помогу. Чем смогу…
– Да, – согласилась она.
Внезапно он повернулся к ней, обнял и крепко прижал к груди.
– О Господи, Катринка. Я люблю тебя. Я действительно тебя люблю.
Она резко оттолкнула его:
– Не говори мне этого. Я не хочу этого слышать. Он помрачнел и почувствовал себя очень старым.
– Да, конечно. Ты права.
Всю ночь Катринка проплакала, уткнувшись в подушку, чтобы не услышала госпожа Колчик. Она никогда еще не чувствовала себя такой одинокой, испуганной и несчастной.
Даже если бы Мирек женился на ней, заботился о ней и ребенке, все равно были бы сложности: нужно было сообщить все родителям, бесконечно огорчить, подорвать их веру в нее, объясняться в Спортивном комитете, распрощаться с университетом и лыжной командой, забыть о карьере спортсменки, оставить надежду на олимпийскую медаль, потерять все привилегии. Но ради Мирека она с радостью отказалась бы от всего, отдала бы ему свою жизнь. Она верила, что он обеспечит ей покой и безопасность, что у них будет уютный, полный любви дом.
Катринка думала, что Мирек Бартош занимает прочное положение, его успех гарантировал это. Для нее было новостью, что ее любовь может чем-то угрожать ему. Может быть, его страхи по поводу лагеря были только способом вычеркнуть ее из своей жизни. Она лежала в темноте, снова и снова вспоминая его слова, пытаясь найти в них для себя крупицу надежды. Она гнала от себя мысль, что он обманывает ее. Он любит ее. Он женился бы на ней, если это было бы возможно. Но это было невозможно, поэтому ей все придется решать самой.
Утром она пошла на занятия, тупо отсидела положенные часы, отказалась от приглашения Жужки пообедать с ней и с Томашем.
– Скажи, что случилось, – настаивала Жужка, – ты ужасно выглядишь.
– Я поссорилась с Миреком, – призналась Катринка, не желая что-либо добавлять.
– Ублюдок, – пробормотала Жужка, когда Катринка отошла. Ее симпатии к Миреку исчерпались.
Ночью Катринка опять лежала без сна, слушая тиканье часов на прикроватном столике. Ей нужно было принять решение. Если кто-нибудь из Спорткомитета заподозрит, что она беременна, то от нее уже ничего не будет зависеть. Если они решат, что ей надо оставить ребенка, то они лишат ее всех привилегий. Если же посчитают, что она не может быть матерью, заставят ее сделать аборт. Катринка не могла решить, что же ей делать, и поэтому не могла пойти со своей бедой к Оту Черни, которому придется обо всем рассказать в комитете. Она не могла поделиться с Томашем и Жужкой не потому, что не знает, что они натворят по неосмотрительности. Мысль о том, чтобы рассказать все родителям, наполняла ее страхом. Как перенести их боль и разочарование? Одиночество она тоже переносила с трудом.
Субботние соревнования отвлекали Катринку от мрачных мыслей. Стоя на старте, она думала только о победе. Она не выиграла, но ощущение свободы, отсутствие страха и боли, скольжение лыж по снегу, радость от полета с горы доказали ей, что есть жизнь и помимо Мирека Бартоша. Тоска вернулась, но этой искры надежды на спасение было достаточно, чтобы поддерживать ее на протяжении нескольких мрачных недель.
К Рождеству Катринка приняла решение. Когда она приехала домой, от наблюдательной Милены не ускользнули бледность ее лица, круги под глазами.
Когда они вернулись в первый вечер домой, поужинав с Гонзой и Даной, Милена предложила выпить чаю перед сном. Иржка хотел было откланяться, ему нужно было вставать рано утром, но взгляд Милены остановил его, и он опустился в кресло.
– Я помогу, – предложила Катринка.
– Нет, нет, – возразила Милена. – Поговори лучше с папой. А я сейчас вернусь.
Иржка закурил и улыбнулся дочери:
– Как хорошо, что ты дома.
– Да, дома хорошо, – подтвердила Катринка. Она надеялась, что ей не станет плохо от табачного дыма. В последнее время ее мучила тошнота.
Разглядывая дочь, Иржка удивился, что не обратил раньше внимания на ее усталый вид. Он решил, что она, как обычно, слишком много утруждает себя: учеба, спорт, работа, друзья. Надо будет поговорить с ней до ее отъезда. Жаль, что у нее такие короткие каникулы. Ей нужно было ехать на соревнования в Инсбрук, но она определенно нуждалась в отдыхе.
Вернулась Милена с подносом, налила чай, поставила тарелку с домашним печеньем. Затем села и посмотрела на дочь.
– Ну? – спросила она.
Неделями Катринка представляла, как она сообщит все родителям, но так и не смогла придумать, как это лучше сделать.
Она заколебалась и сказала:
– Я беременна.
Минуту стояла тишина. Ее слова, казалось, повисли в воздухе, прежде чем упасть.
– О Господи! – прошептал Иржка.
– Я не решалась сказать вам. Я не знаю, что теперь делать.
– Делать? Ничего не нужно было делать или, по крайней мере, быть осторожней, – раздраженно сказала Милена.
Выражение лиц родителей испугало ее. Катринка заплакала впервые с того ужасного вечера, когда Мирек отказался жениться на ней.
– Я виновата, – всхлипывала она. – Я не хотела причинить вам боль.
Даже в кошмарных снах Милена не могла представить ничего более ужасного. Ее красивая, безрассудная, храбрая дочь, конечно же, должна была влюбиться, отдаться без колебаний и забеременеть. Милена пересекла комнату, села рядом с Катринкой, обняла плачущую дочь.
– Все хорошо, милая. Все хорошо. Не плачь. Мы просто удивлены, вот и все.
– Кто? – спросил Иржка, от волнения у него перехватило горло.
Катринка рассказала им о Миреке Бартоше. Милена не могла поверить в это – волна ярости захлестнула ее при воспоминании о высоком, красивом мужчине, флиртовавшем с ней много лет назад. Ярость к нему смешалась с жалостью к дочери. Иржка не испытывал ничего, кроме гнева. Впервые в жизни он почувствовал, что может убить. Он вскочил, выкрикивая ругательства, каких никогда не слышали в этом доме.
Пораженная Милена смотрела на него.
– Иржка, пожалуйста…
– Он не виноват, папа, – взмолилась Катринка. – Я знала, что делаю.