овации за свой «необычайный гуманитарный героизм», как, представляя его, выразился огненно-рыжий глава Литературного дома.
Потрясенная публика с замиранием сердца слушала рассказ о девочках-подростках, которых похищали и продавали на мосульских невольничьих рынках в сексуальное рабство богатым арабам Персидского залива; лишь немногим удавалось бежать.
– И эти женщины, – говорил Ханс, – пережившие ужасы, какие мы едва ли способны себе представить, составляют теперь передовые отряды в борьбе против террора, против варварства. Они сражаются за собственную свободу и за свободу всех женщин региона. Героизм – недостаточно сильное слово, чтобы описать мое уважение к этим женщинам-солдатам. Одна из них умоляла меня: «Нам нужна помощь! Мир должен знать!»
Несмотря на драматичность доклада, продолжавшегося целый час, Саша погрузилась в собственные мысли. Все отчетливее она видела связь между событиями 1970 года и исчезновением рукописи Веры после ее смерти. Бабушку объявили недееспособной. И, хорошо зная отца, Саша понимала, что он выкрутится, отобьется от обвинений, если она не найдет ничего больше. Так что конфронтация пока подождет.
Саша все время высматривала в зале Джонни Берга, но его не было. Когда выступление закончилось и Ханс встал посреди фойе в окружении телекамер, репортеров и поклонников, она протолкалась к нему.
– Саша! – Он взял ее за руки и посмотрел прямо в глаза, не обращая внимания на телевизионщиков и всех прочих. – Потрясающе выглядишь. Ужасно приятно, что ты пришла.
Она похвалила его выступление и спросила:
– Мы можем поговорить?
– Непременно поговорим, – обезоруживающе сказал он, – но сейчас мне предстоит обед с Григами, с отцом и сыном, а вот завтра я приеду в Редерхёуген на заседание правления. О чем ты хочешь поговорить?
Несколько журналистов нетерпеливо топтались возле него.
– О Вере, – шепнула Саша.
Тень сомнения пробежала по загорелому лицу Ханса, но через секунду он вновь уверенно улыбнулся:
– О Вере Линн? Тема неисчерпаемая, дорогая Саша. Поговорим после заседания правления.
* * *
Вернувшись с пробежки, Саша быстро приняла душ, оделась и прошла в гостиную. Глянула на часы над дверью кухни. До заседания правления еще полчаса.
– Пора решать насчет отпуска, – сказал Мадс, сосредоточенно глядя на дисплей «Мака».
Из гостиной Саша слышала, как дочери ссорятся из-за айпада.
– Ага, – ответила она, невольно бросив взгляд через плечо мужа, который изучал сайт с подробностями оплаты.
– Почему на твоей кредитной карточке написано «Мадс Фалк»?
Шесть лет назад, когда они поженились, Мадс взял ее фамилию. И на церковном венчании тоже настоял он. Саша предпочла бы менее торжественное бракосочетание, например где-нибудь за рубежом в консульстве, но об этом Мадс и слышать не хотел. Сослался на свою старушку-мать. Она, мол, читает глянцевые журналы и следит за королевскими свадьбами с таким же интересом, с каким другие следят за чемпионатом мира по футболу, и не переживет, если они незаметно распишутся где-нибудь в Париже.
В своей речи на свадьбе Мадс сказал, что взял фамилию Фалк-Юхансен из-за любви, и шестнадцатилетняя бунтарка Андреа тотчас вскочила и крикнула на весь длиннющий стол: «И „т“ на „д“ в имени Мадс[55] тоже поменял от большой любви?!»
Всем стало неловко, тем не менее Саша и сама чувствовала, что, сменив фамилию, он нарушил некую интимную границу. Примерно через год она заметила, что дефис между двумя фамилиями был скромненько изъят: Мадс Фалк Юхансен. А теперь, стало быть, Юхансен вообще исчез.
– Ничего это не значит, – сказал он. – Сейчас главное для нас – сделать передышку. Она попросту необходима. И тебе, и мне.
Он улыбнулся, она – нет.
На первом свидании Мадс на поезде поехал с нею туда, откуда был родом, в жалкий городишко-спутник неподалеку от столицы. Раньше Саша не бывала в таких местах, и он, разумеется, сумел это использовать с выгодой для себя. Показал на окно в верхнем этаже серого четырехэтажного дома. «Это окно моей комнаты, – сказал он. – Каждый день я стоял там, смотрел на торговый центр и планировал, как выберусь из этой дыры».
Наверно, ей надо было тогда вникнуть в намек, а она поцеловала его за торговым центром, где из ларька с фастфудом веяло теплым запахом фритюра и кетчупа, ароматом, который до сих пор напоминает ей о его щетине и языке.
– Я нашел в Провансе одно местечко, вполне в твоем вкусе, – сказал он, – и как раз оформляю заказ.
– С саудовскими нуворишами и eurotrash с duckface[56]?
Он устало улыбнулся.
– Нет-нет. Большая усадьба, в Бранте, поселке прямо возле Мон-Ванту, принадлежащая известному французскому исполнителю народных песен. Выглядит замечательно, в поселке даже магазина нет. Ничего, только книжный да рынок по четвергам. Ты ведь именно такого хотела? La classe[57], как ты говоришь.
Саша равнодушно взглянула на фотографии, пожала плечами.
– На вид неплохо.
Она отвернулась и под негромкий перестук клавиатуры прошла на кухню.
– Да что с тобой такое, Саша? – бросил он ей вдогонку.
– Ты о чем?
– В последнее время ты какая-то странная. Ну, собственно, со дня смерти Веры. Будто в шорах, ничего вокруг не замечаешь. Будто мы все ничего для тебя не значим.
– Ты же теперь Фалк, – ответила Саша.
– Да ну, неужто в этом все дело?
– В этом. – Она долго смотрела на него. – Ты – часть семьи. А мне просто осточертело, что мы постоянно замалчиваем свои секреты.
– Я заинтересован в том, чтобы семья не распалась. Когда я говорил с Улавом, он ясно дал понять, что смерть Веры может выпустить на волю силы…
– Ты говорил с папой и ни слова мне не сказал?
Саша едва сдержалась, не перешла на крик.
Глаза у Мадса забегали.
– Не об этом, конечно, но я же все время разговариваю с твоим отцом.
Он тихонько подошел к ней, обнял за талию, неловко, да и не к месту, Саша решительно высвободилась, и он опять сел, пристыженный.
– Ладно. Давай все-таки закажем поездку. Возьмем с собой дочь М. Магнуса как няню, она присмотрит за девочками. Так что ты сможешь там работать сколько душе угодно.
– Хорошо, заказывай, дом и правда выглядит замечательно, – сказала она.
Он облегченно улыбнулся и завершил оплату.
– Сделано. Мы едем в Прованс.
– Без меня.
Мадс потерял дар речи. Лишь немного погодя спросил:
– Что ты сказала?
Саша взяла с вешалки пальто.
– Ты хочешь в Прованс, у детей есть няня, я хочу остаться дома. Полный порядок, верно?
– Черт, – только буркнул он.
– Заседание правления вот-вот начнется. Мне пора.
Саша надела пальто, закрыла дверь и облегченно вздохнула. Ну и холодище, вдобавок пошел снег, крупные, тяжелые хлопья белым ковром ложились на Редерхёуген, весна опять капризничала; снежинки таяли у