Судорожно выдохнув и шмыгнув носом, я вновь погладила шершавую бумагу, ощущая внутренний трепет.
Несмотря на то, что несколько часов назад я уже читала его, сейчас я могла вспомнить лишь пару фраз. Но, видимо, то, что я поплакала и уснула, как-то помогло примириться — сейчас руки не дрожали, а к глазах не подступала мутная пелена слёз.
«Девочка моя. Моя дорогая Мия…»
Против воли я шмыгнула носом и задержала дыхание, заставляя себя успокоиться, прежде чем читать дальше.
«Прости меня, сосредоточившись на твоем обучении я перестала уделять тебе внимание, как няня. Я лишила тебя детства, пытаясь научить тебя всему, что знаю. Помочь тебе стать сильной. Защитить тебя от глупости отца и нападок всех остальных. Вместо того чтобы заменить тебе мать и отца, я старалась научить тебя обходиться без них.
Я многого не успела тебе рассказать. Не об уроках, но о жизни. Я должна была рассказать тебе о матери, о Богине, о себе. Мне следовало учить тебя житейским мудростям, объяснять что есть дружба, любовь, доверие. И хоть я успела передать тебе очень мало своих знаний, но я постаралась сделать все, чтобы ты смогла учиться и без моей помощи.
Статуя Арион, что в башне Оракула, содержит в себе искру силы. Позови, и Богиня поможет тебе, своей последовательнице.
Прости меня, моя девочка. Я знаю, что скоро придёт моё время. Я подвела тебя, я была слишком неосторожна и упустила момент, когда могла всё изменить. Прости, что покидаю тебя. Прости, что и я покидаю тебя.
Прости и не тревожься обо мне. Если Арион будет милостива, когда-нибудь мы свидимся снова.
Будь сильной и береги себя, моя принцесса».
Читать было странно: всё письмо было пропитано щемящей нежностью. От неё сжималось сердце, но совершенно не хотелось плакать. Последние же строчки отозвались внутри отчаянной надеждой, что мы в самом деле ещё встретимся. И, будь милостива, Арион, чтобы эта встреча принесла нам радость узнавания, а не холод отчуждения.
Порывисто вздохнув, я прижала к себе письмо. На краткий миг прикрыла глаза, жадно вдыхая травянистый запах лекарств — именно им чаще всего пахло от Симоны, и им же была буквально пропитана бумага. И поднялась с постели.
Как бы мне хотелось остаться здесь подольше. Полежать на кровати, подумать о приятном… Представить, что всё это сон, дурацкий розыгрыш, что угодно, но не реальность, и позволить себе хотя бы ненадолго вернуться в прошлое. Хотя бы во вчерашний день, где Симона была жива, бодра и весела.
А ведь письмо она наверняка писала именно вчера. Поздней ночью, при свете одинокой свечи.
Невольно я шмыгнула носом: представленная картина выглядела слишком печальной. И в тоже время на сердце стало теплее. Ведь если Сима знала, или предполагала, что скоро умрёт, она наверняка могла покинуть дворец. И то, что она этого не сделала, отзывалось в груди щемящей тоской непонимания. Но наверняка у неё были важные причины поступить так, как она поступила.
Надеюсь, когда-нибудь я всё уже узнаю… Не узнаю, но пойму, что толкнуло её на это.
Шумно выдохнув, полная решимости доказать няне, что я смогу справиться и сама, как она того и хотела, я встала с постели. Я не могла позволить себе предаваться унынию и трауру и дальше.
Я не забуду про няню. И ни в коем случае не позволю порочить её память. И даже постараюсь уговорить отца устроить похороны как подобает. А поплакать я всегда успею позже. Так же как и представить, что всего этого не было. В любой момент — но только не сейчас.
Расправив успевшее немного помяться платье, я в нерешительности оглянулась на шкатулку. Вряд ли Симона оставила её здесь специально, чтобы заметила я. Однако, совершенно точно, она бы не хотела, чтобы шкатулку нашёл кто-нибудь посторонний.
Посомневавшись пару мгновений, я забрала её с собой, перед тем как покинуть комнатку. Безусловно, позже я ещё вернусь сюда — ведь какие-то личные вещи, запасы трав и зелий Сима наверняка хранила здесь. И пусть служанки вряд ли сунуться сюда без спроса, всё же мне будет спокойнее, если шкатулка в это время полежит в моей комнате.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я вышла в гостиную и остановилась, так и не закрыв дверь в комнату Симоны, внезапно осознав, что я немного ошиблась в своих подсчётах прошедшего времени.
По пробуждению я решила, что за окном догорает закат, а после — увлёкшись чтением и размышлениями, — не обратила внимание на происходящее за окном… Однако моя гостиная была залита рассветным солнцем. По-весеннему нежным и ласковым, несмотря на февраль.
Да и часы на полке лишь подтверждали то, что сейчас утро, а не поздний вечер.
Нельзя сказать, что это в самом деле шокировало меня. После смерти Симоны факт того, что я проспала почти полдня, казался мелочью. А ещё, по-видимому, меня даже не искали и не заходили проведать, потому что в комнатах не изменилось ровным счётом ничего.
По-человечески я малодушно порадовалась тому, что мои минуты слабости остались лишь при мне. Но как принцессу, меня возмутил этот факт — до этого дня я была убеждена, что слуги во дворце сами так хорошо знают свои обязанности… Да оборотень лысый, с обязанностями этими, но по-человечески зайти ко мне, принести тот же ужин, уточнить, что всё в порядке…
Я вздохнула, бережно положив шкатулку Симоны в тумбочку возле своей кровати, и протёрла мозаичную крышку. Письмо, чуть подумав, положила рядом. Не уверена, что смогу набраться храбрости и прочитать его ещё раз, но… Это память — и я хочу её сохранить.
С силой растерев лицо, я выпрямилась. Закрыв тумбочку, я словно закрыла чувства. Нет, не так — «закрыла чувства» звучит слишком пафосно, слишком книжно. Тем не менее, тоска по Симоне отступила, после того как я закрыла её шкатулку и письмо в тумбочке.
Как принцесса я могла бы сейчас вызвать служанку, и отчитать её за то, что она не пришла вчера… Точнее, как принцесса и наследница я должна была так поступить. Это — моя обязанность, в каком-то смысле. Но мне совершенно не хотелось. И благодарность за то, что меня не потревожили все эти часы, была сильнее, чем чувства долга тщательно воспитываемые во мне последние года четыре.
К тому же, до завтрака ещё достаточно времени, чтобы я успела привести себя в порядок самостоятельно.
Служанка вошла в комнату, когда я расчёсывала волосы стоя у окна в гостиной.
— Ваше Высочество! — в голосе девушки звучал неприкрытый страх, а тарелки на подносе опасно звякнули. — Д-доброе утро, Ваше Высочество, — девушка поспешно склонилась в поклоне.
— Утро, — я задумчиво кивнула.
— В-вы вчера не сказали, что хотите меня видеть, и…
— Помолчи, пожалуйста.
Служанка замолчала сразу же, хотя мой тон был спокойным и тихим. А я незаметно вздохнула. Всё же этой девушке — Малике, кажется, — далеко до Симоны. Впрочем, это не показатель — я слишком привыкла к своей умеющей-абсолютно-всё нянюшке. А вполне может быть, что Малика не плохая, а просто обычная, такая же, как и большая часть служанок во дворце.
— Малика?
— Да, Ваше Сиятельство? — служанка встрепенулась, напомнив этим преданного пса.
— Ваше Высочество, — сварливо поправила я, и девушка испуганно ойкнула, зажав рот руками и глядя на меня широко распахнутыми глазами.
В такие моменты впору подумать, что я какой-то зверь, который кидается на всех, кто мне не по нраву. Или, может, я в самом деле выгляжу более требовательной, чем та же Лона? А Лонесия, как мне рассказывал брат, та ещё баловница и любит хорошенько покапризничать со слугами. Будто это она наследница, а мы так, лишь милостью её оставлены во дворце.
Я покачала головой, одёргивая саму себя. Не стоит так про сестру — она всё же часть моей семьи. А то, что я отношусь к ней предвзято, не её вина, а лишь моя проблема. О которой, тем не менее, лучше не распространяться.
— Малика, — я наконец вспомнила, что так и не озвучила служанке, что мне от неё надо. — Помоги застегнуть платье и собрать волосы в косу.
— Да, Ваше Высочество!
Девушка осторожно, даже опасливо, подняла платье и поднесла его мне, помогая одеться. Разумеется, я могла справиться и сама. И быстрее бы вышло. Но… Я ведь принцесса, а значит и вести себя должна соответственно. Даже со слугами… Или, особенно со слугами?