Читать интересную книгу Страна последних рыцарей - Халил-бек Мусаясул

Необыкновенно содержательная и во многих отношениях поучительная книга, держит в напряжении и читается от начала до конца на одном дыхании.

Доктор U. B.«Die Besinnung»

№ 6 от 1937 года

Халил-бек Мусаясул описал в этой книге историю своего народа и свою собственную жизнь. (Многие рисунки и три великолепных акварели Халила делают очевидным привлекательность этого народа и свидетельствуют о чистоте нравов и эстетическом вкусе горцев.) Сможет ли большевизм сломить силу кавказских народов и разрушить ее, осудить насмерть свободу и сжечь в огне священную народную силу? Сколько еще людей и народов вынуждены брести по пустыне; смогут ли они объединиться — в каком-то другом духе?

«Страна последних рыцарей»

Халил-бек Мусаясул и Луиза Лапорт.

Страна последних рыцарей.

(Мюнхен, 1936 г., 264 стр. Иллюстр.).

Г-жа Лапорт облегла в литературную немецкую форму «рассказ из Кавказских гор» — вспоминая о прошлом, от раннего детства до вынужденной эмиграции в 1921 году, художника и рисовальщика Халил-бека Мусаясул. Получилась очень живая и интересная книга. Автор — уроженец аула Чох, достаточно известного в истории Кавказа, и вырос в семье, всеми нитями связанной с Дагестаном, но не оставшейся в стороне и от влияния официальной России: дед рассказчика пал под Карсом в рядах русской армии, а отец служил в кавказском конвое императора Александра II и, позже, наибом у себя на родине. Однако стародавние дагестанские традиции полновластно господствовали в доме, и силу их автор живо испытывал на себе — иногда в самой неожиданной обстановке — и тогда, когда уже прошел русскую школу, и поучившись заграницей, стал европейцем. Так, в конце книги, рассказав об одном своем увлечении в Константинополе (эмигрантский Стамбул 1920 г.!) и о том, как он от него отделался, автор с удовольствием отмечает, что ничего в руках этой «Ксении Александровны», русской актрисы, голубоглазой, с капризным носиком, он не оставил: «Я уберег от нее, посреди этого замешательства, мое заветное сокровище, о котором она и не догадывалась: я не отдал ни страны в горах, ни тамошних мужей и жен, ни скал и каменистых тропинок, ни пастухов с несчетными стадами, ни оружия и коней, ни старых песен и преданий…» Всем этим, можно предполагать, «Ксения Александровна» мало интересовалась. Но не напрасно говорит автор с таким чувством и так торжественно о своем заветном сокровище: как раз ему-то и посвящена по существу вся книга. В ней хорошо отразился и патриархальный уклад дагестанской семьи, и живые еще отклики шамилевских времен, и своеобразные условия горской жизни вчерашнего дня, когда все еще насаждалась, по старине и по привычке, мусульманская обязательная премудрость в медресе (с любовью зарисовал автор профиль одного учителя — Мохаммеда из Согратля). А в это время уже готовились к борьбе другие дети той же страны, пускай немногие, приверженцы другого, новейшего ислама — революционного, марксистского. В книге живописуется, конечно, по преимуществу Дагестан консервативной закваски, притом в верхних его слоях, и о нем автор сообщает много яркого, простого, интимного. Впрочем, ни малейшей отрешенности от природных «масс» здесь, конечно, нет. Напротив, большой интерес представляют именно такие, из народной гущи выхваченные фигуры, как, например, старый служитель Рамазан с его обстоятельным рассказом о прежних, старых (языческих) богах (он их перечисляет) и о том, что с ними сталось после усвоения истинной веры; маленькая пастушка Билан — предприимчивая приятельница отрока-автора, предложившая ему как-то, к немалому его смущению, «поиграть в любовь» — украшенная зеленью и ветвями, в процессии, испрашивающей у неба дождя во время засухи; старый пастух Герги, героического, в глазах автора, склада — целый ряд охотников, наездников, рассказчиков, кровомстителей… Быть может, в заботе об иностранном читателе, отдана некоторая дань и намеренной стилизации: нукеры слишком уж часто пускаются вскачь, а ученые сокола взлетают в высь, чтобы ринуться на пернатую дичь. Впрочем, жизнь так и рисовалась, вероятно, дагестанскому барчуку, каким видимо, рос автор, и он лишь правдиво изображает свои переживания.

С достаточной свежестью и правдоподобием воспроизведены и ранние впечатления бытия, и рассказы, как грустные, так и радостные события семейной хроники: притом, с рассказом удачно сплетаются разнообразные элементы фольклора, например, известная песнь о Хочбаре гидатльском, «романтическом» разбойнике и, одновременно, певце: хунзахский нуцал (владетель) заманил его к себе, и уже готов костер, на котором его сожгут. Нуцал просил его спеть что-нибудь в последний раз; ему развязывают руки, и он поет, наигрывая на чонгуре, о своих разбойных подвигах, а потом внезапно схватывает двух малолетних сыновей нуцала и бросается с ними в огонь.

Автор, прежде всего, артист (интересен его рассказ об уловках, к которым он вынужден был прибегать в детстве, чтобы дать простор своей любви к рисованию: на это влечение косо смотрели окружавшие его мусульмане-староверы; зато поощряли ребенка работавшие в доме мастера-ремесленники); и человек почвы, предания. Был он, однако, свидетелем и событий революционного времени на Кавказе, и впечатления его, при всем бытовом, неполитическом, по преимуществу, их характере, не пропадут в будущем для историка. Вспоминает он с признательностью о первых, много обещавших днях горской независимости, о кавказском съезде в Ведено, о прибытии в Анди имама Нажмудина в сопровождении Узун-Хаджи и мюридов, распевавших гимны — незабываемые моменты, когда «страна эта, из многих гор и долин, была единой страной. Народ этот, из многих племен, был единым народом. И одна судьба связала их всех вместе воедино» (стр. 198—200). Сообщает автор и о личных встречах с Нажмудином, о большом полученном при этом впечатлении, и о «трогательной» подробности: имам собирался заказать автору свой портрет и заранее просил художника изобразить его бороду — в ней уже было достаточно седин — получше и почернее.

Имеются в книге интересные отметки и о горцах-революционерах, прославившихся в те времена, в частности, о Махаче Дахадаеве, в чью честь Петровск, ставший при горском правительстве Шамиль-кала, был позже переименован в Махачкала. Как Шамиль, уроженец аварского аула Гимри, Махач и женат был, оказывается, на внучке Шамиля (своеобразное сочетание!). Образованность (Махач был инженером путей сообщения) не мешала ему, по мнению нашего автора, быть по существу тем же бунтарем-абреком вроде Зелим-хана или Хочбара гидатльского (см. выше). Кратковременным оказалось господство Махача в Темир-Хан-Шуре. Как известно, он был убит националистами, бравшими тогда верх, и за гробом его, рассказывает автор, сам участник процессии (в виду знакомства с семьею), шло всего лишь несколько движимых земляческими чувствами бедняков-горцев да русских рабочих! Не удивительно потому, что на пути к кладбищу процессия встретилась с вступавшими в город отрядом националистов. Бывшие во главе его офицеры, узнав, кого хоронят, изумились: «как это? Погребают Махача, и все его оставили!» Немедленно была отдана команда спешиться, оказаны почести павшему противнику и произнесена заупокойная молитва — черта, понятная в «стране последних рыцарей».

Книга издана прекрасно, ее переплет и бумажная обложка очень приятно украшены стильными орнаментами и придуманными автором кавказскими эмблемами. Европейский читатель будет особенно чувствителен к превосходно дополняющим текст иллюстрациям автора — нескольким воспроизведенным в красках акварелям на отдельных листах, в которых художник старался выразить хрупкую красоту и грацию горской женщины, и с уверенностью передающим характер дагестанского пейзажа и все своеобразие бранных, всаднических традиций Кавказа.

З. Авалишвили {100}«Schlesische Zeitung»

от 8 августа 1937 года

Эта книга рассказывает об истории и культуре народа, о котором мы почти ничего не знаем. Автор, еще до войны учившийся в мюнхенской художественной Академии, описывает свою родину, Кавказ, и свои переживания с таким мастерством, которое своей наглядностью сразу характеризует его как художника-живописца.

Доктор Карл Дирсен«Die Deutsche Wochenschau für Politik, Wirtschaft, Kultur und Technik»

от 30 декабря 1936 года

Повесть о мире Кавказских гор, посвященная «Родине и отцам» — это удивительная сокровищница сказок, сказаний и преданий. Древнее кавказское племя аварцев со своей самобытной культурой, разумеется, и со своей суровой борьбой и кровной враждой предстает перед нами в удивительно ярких, пластичных образах и картинах. Самые высокие мужские добродетели, честь и верность, являются основой этого сурового мужского мира. Что-то родственное древнегерманским звучит в аварских балладах, некоторое сходство со сказанием о Зигфриде. История судеб разворачивается так, как даже писатель-фантаст бы не придумал.