до ночи может шагать, головы не повернув лишний раз. Про разговоры, сколько их не навязывай, и речи нет. При этом попробуй взбрыкнуть — вмиг расплата настигнет.
Один из охотников, кто, как и мы, в первый раз в поход с Броном пошёл, попробовал было права покачать — мол, чего ты молчишь, словно снежников идол? Схватил за руку даже.
Теперь, кто не верил рассказам, смогли убедиться, что наш старшина — мастер боя. В секунду свалил наглеца, даже бровью не поведя. Причём, так свалил, что увечий нема, а боли до йока. Повизжал, постонал бедолага — и топает теперь смирно дальше, боясь лишний раз рот открыть.
Сколько вёрст отмахали даже представить страшно. Как подумаешь, что это столько же потом обратно идти, сразу ноги подкашиваются. Зима близко. Ночами уже подмораживает. На большой земле листопад — месяц холодный. Того и гляди снег пойдёт настоящий. Пока только срывается по чуть-чуть. К грудню точно повалит. Но то мы уже домой должны воротиться.
На привалах, а иногда и на ходу прямо, тренируюсь из лука стрелять. Айк, как и обещал, за учителя. Говорит, что талант у меня — рука твёрдая, глаза зоркие. Будет толк. То есть он уже есть — за седьмицу успел кое-чего добиться. В дерево с двадцати шагов попадаю. Даже в тонкое. Хотя, такие здесь редкость. Старый лес, древний даже.
Десятым днём пошло взгорье. Холмы стали выше, а склоны их круче. На вершинах нет-нет камень скальным гребешком выпирает. Тут уже и Айк сдался. Ежу ясно, что к Шипящему ущелью идём. Один бывалый охотник по имени Брымза, который в нашу ватагу из более сильной переметнулся, где поцапался с кем-то, сказал, что к Шипучке обычно другим путём ходят — наш длиньше немного. Наверное, Брон специально дугу заложил, чтобы дорогой не столкнуться ни с кем. Но, что оно даст, если занято место?
И вот день пятнадцатый. Прибыли! Под холмом журчит речка. Как речка? Речушка, почти ручеёк. Разлив каменистый широк, но сейчас сух на девять десятых. Светлая полоса крупной гальки бежит по долине и упирается в стену. Вернее, не упирается, а ныряет в дыру, откуда и ручей вытекает. Отсюда оно смотрится узенькой щелкой, но, чем ближе подходим, тем шире дыра.
Так и есть — на входе все двадцать саженей. Узким оно только издали кажется, так как стены, что щель с двух сторон подпирают, больше ширины высотой раз в семь-восемь. И главное чудо — ни единого человека поблизости. Вот оно знаменитое везение Брона. Не врут люди. Это же надо было такому случиться, что сегодня ни одна из ватаг здесь промысел не ведёт.
Впрочем, то ещё надо проверить. Дело к вечеру. Брон с парой по его мнению лучших охотников направился на разведку в ущелье. Мы же пока встали лагерем у подножия склона, в половине версты от начала прохода. Сидим ждём, слушаем, как шакалы визжат вдалеке.
— Падальщиков там, небось, тьма. Могли бы и ночную облаву устроить. Шакал — тоже зверь.
Это снова Сиплый рассуждает вслух о том, чего не разумеет.
— Тут и по светлому горой часа три обходить, — буркнул слышавший его нытьё Брымза. — Всю ночь ползти будешь и ноги все отобьёшь. Без шакалов уж как-нибудь обойдёмся. Тем более, что там птица больше пирует. На кручах стервятники с воронами гнездятся. Там целые стаи той дряни.
— Стервятник — крупная птица, — пробормотал Топор. — Смотри, Сиплый, чтобы тебе завтра голову влёт не отодрали. Стервятники могут.
— Могут, но не станут, — успокоил бывавший раньше в Шипучке Брымза. — У них тут жрачки навалом. Они не настолько тупые, чтобы бросаться на тех, кто их кормит. Тем более, зная, что тебя могут ткнуть острой палкой.
— Смотри! Путь земной! Это мамонты что ли?!
Что?! Где?! Народ вскочил на ноги. Все взгляды на тонущий в сумерках вход в ущелье. То есть выход для этих… Выходят же. Ну и громадины… Больше того кабанищи-хозяина леса. В холке по три-четыре сажени, наверное. А то и все пять! Отсюда точно не скажешь — далековато. Мохнатые, с бивнями и носами-руками — всё, как в сказках рассказывают. Хотя, то для нас деревенских, с Муна нос не казавших, то сказки-легенды, а градские бьют таких. Редко, но бьют.
Бочка как-то хвалился, что мамонта пару раз удавалось от стаи отбить. Сложный зверь для добычи — не стоит овчинка выделки. Пока убьёшь, пока вскроешь… А в сердце горстка бобов всего. Да, есть правило, что, чем крупнее зверь изначально, тем больше в нём даров урождается, да только эти горы мохнатые молодыми и то огроменные. По-настоящему старый мамонт, в каком семена жизни вызрели, настолько велик, что его человеку убить тяжелее любого хозяина леса. Вон, первым шагает вожак — вдвое выше остальных чудище. И как такого валить? Боюсь, даже Могучая кучка Вепря здесь бы не справилась.
— Где там Брон? Уйдут ведь!
Вот теперь и я начал переживать за разум Сиплого. Он что, на мамонтов напасть хочет?
— Если Брон не дурак, то они сейчас под стеночкой жмутся. То есть жались. Прошло уже стадо.
Брымза в отсутствии старшины был за главного.
— Ой, стоптали их…
— Дерьма тебе в рот! Брон чудной у нас, конечно, но башка у него, в отличие от твоей, варит многим на зависть. Ждём. Вернутся.
И пришлось нам мучаться неизвестностью до глубокой ночи. Лишь часа через четыре выход из ущелья замигал тремя звёздочками — это светились факелы наших.
— Чисто, — объявил один из спутников Брона, едва тройка разведчиков подошла к лагерю. — Прошли насквозь. На том конце тоже ни одной ватаги нет. Везёт нам.
— Спите, — своим ровным, вечно спокойным голосом приказал старшина. — Завтра охота.
* * *
Рассвело уже давно, а в ущелье до сих пор полумрак. Теперь понимаю, откуда такое название — и сама речушка негромко журчит, и стекающие с почти отвесных стен ручейки всюду капают. Эхо разносит звуки, переплетает, сливает в один — словно, и правда, муфр гигантский шипит. И холодно тут. Мокрые камни в тонкой ледяной корке. Изо рта валит пар, от воды тоже зябкий туман поднимается. А уж ветер студёный…
Без конца, говорят, он здесь дует. Но это хорошо даже. Без ветра мы бы здесь от вони подохли. Повсюду вдоль стен разбросана свежая, несвежая и совсем уж несвежая падаль — следы предыдущих охот. Каких тут только