мое распоряжение. А возвратишься — примешь промышленный отдел.
Артем нахмурился.
— Под начало твоего второго?..
— А что?
— Честно говоря, боюсь.
— Та-ак, — что-то прикидывая, протянул Неботов. Снова подбил очки. — Ладно, езжай. Потом поговорим.
Он проводил Громова до двери, и уже не сел за стол — медленно стал прохаживаться по кабинету. Думал о том, как тяжело должно быть сейчас Артему: затерялся где-то сын, ушла жена. Отказалась в самую трудную для него пору! «Может, оно и лучше», — сказал. Чего ж летел к ней, как на крыльях?.. Да-да. В такие, годы трудно начинать новую жизнь.
Два года он, Неботов, знает Артема Громова — с тех пор, как Маркел Сбежнев привез Артема, едва оправившегося после ранения, на главную базу подпольного центра. В Алеевский район, к железнодорожникам, Громову заказали дорогу — там могли опознать. Работал среди угольщиков. Как нельзя кстати оказалось, что вырос в шахтерской семье, сам в прошлом был горняком. Организовывал саботаж, диверсии на шахтах, где гитлеровцы пытались наладить добычу угля. По заданию Главного партизанского штаба вместе прыгали с парашютами к партизанам Волыни. Потом перебазировались на Львовщину... И всегда Артем был исполнительным, храбрым, мужественным, беспощадным к врагам. Не раз исключительная выдержка и хладнокровие спасали его от смерти. Никогда такого не было, чтобы Артем Громов испугался чего-нибудь. А тут, у себя дома, среди своих, и вдруг: «Боюсь». Боится, что не справится? Что сорвется? Или самого Заболотного? «Под начало твоего второго?» — спросил, нахмурясь. Похоже Заболотного.
Виктор Павлович Неботов стал секретарем, когда Громова уже не было в Алеевке. Он не мог знать, при каких обстоятельствах и как жизнь сводила Громова с Заболотным, какие у них были столкновения и чем они вызывались. Помнит лишь, когда в подполье ближе знакомился с Громовым, тот рассказывал о своем аресте. При этом упоминался Заболотный. Но в какой связи? Абсолютно вышибло из головы. Столько времени прошло, столько событий!
Вообще-то Заболотный вызывал в нем двойственное чувство. Вступив в должность, он, естественно, просмотрел личные дела своих ближайших помощников, в том числе и учетные материалы Заболотного. Тогда его внимание привлекли два скачка в относительно спокойном послужном списке сына кустаря. Коллективизация. Инструктор орготдела становится сразу заведующим отделом партийных, советских и профсоюзных органов, членом бюро. 1937 год. Заболотный — второй секретарь обкома. Он производил впечатление. Казалось, был деятельным, энергичным. Умел зажечь словом, убедить, разъяснить. Промышленность — сфера его непосредственных забот — работала хорошо. По настораживало то, что вне совещаний, сойдя, как говорится, с трибуны, в повседневных делах он оказывался иным. В голосе начинали преобладать повелительные интонации, речь пестрела угрозами, руганью. Не однажды Неботов оказывался случайным свидетелем общения Заболотного с директорами заводов, начальниками угольных трестов, секретарями райкомов и горкомов. С его, Неботова, появлением Степан Мефодиевич обычно переводил разговор в спокойное русло. А потом, самодовольно посмеиваясь, объяснял: «Ну, негодяи кого угодно выведут из терпения».
Видно, за прошедшее время глубоко укоренилась в нем эта болезнь. То, что произошло с Дубровым и Маркелом Сбежневым, уже не просто упражнение в «изящной» словесности — наплевательское, безразличное, бездушное отношение к судьбам людским. Он, Неботов, сделал соответствующее внушение Заболотному. Уже потребовал пересмотрения дел обвиняемых в сотрудничестве с врагами. Потребовал объективного следствия, чтобы не пострадали повинные, и без того хлебнувшие лиха в оккупации. Проще простого называть их «трофейными». Пустил же кто-то это подлое словно. И сразу огульно охаял десятки миллионов советских людей, остававшихся на временно занятой врагом территории. А ведь за талым исключением, абсолютное их большинство во всем были патриотами. Все это он видел. Более того, и сам, и другие участники подполья постоянно ощущали помощь и поддержку со стороны тех, кто по разным причинам не смог эвакуироваться.
И что это за финт с молниеносным освобождением Сбежнева? Значит, все решилось пока он, Неботов, беседовал с Дубровым. Завидную оперативность проявил Заболотный.
Впрочем, чему же удивляться. За ним и прежде замечалось такое. Стоило, бывало, о чем-либо обмолвиться или выразить какое-то недовольство, глядь — Заболотный уже принял меры. Казалось, почему быть недовольным? А, наверное, потому, что попахивало все это угодничеством, подхалимством. Неботов, например, не считает себя безупречным в решении тех или иных проблем. Но он не помнит случая, чтобы когда-нибудь Заболотный выразил суждения, противоположные его мнению.
Постучали в дверь. Вошла секретарша — в строгом закрытом платье, без признаков косметики на лице. Когда прибыл Неботов, она предстала перед ним во всем блеске женских чар, с ярко накрашенными губами, не в меру декольтированная. Будучи деликатным по натуре человеком, он нее же вынужден был посоветовать ей одеваться на службу скромнее. И теперь видит: внушение возымело свое действие.
— Что там, Лидия Карповна? — спросил, направляясь к столу.
— К вам добивается военком. Я сказала, что неприемный день.
— Просите, пожалуйста.
— Как вам угодно, Виктор Павлович, — с достоинством ответила она, всем своим видом давая понять, что осуждает вот такое отступление от заведенных порядков.
18
В беспризорных мальчишек Громов всматривался с волнением и надеждой, ища в каждом из них своего Димку. Они еще встречались — головастые и глазастые, с тонкими шеями, вытыкающимися из рванья, немытые, отощавшие дети войны. Таких бездомных, потерявших родителей ребят подбирали и развозили по детским домам. Немало их прибилось к воинским частям, стало сыновьями полков. Видел он юных разведчиков в партизанских отрядах. Но то были ребята постарше. Димке же сейчас всего семь лет. Где его искать? Какую фамилию носит? Ведь он был грудным, когда попал к женщине, выкормившей его вместе со своим ребенком. Об этом он узнал от Дмитрия Саввича и Гуровны еще в те дни, когда раненый лежал в больнице. Потом эта женщина погибла. И никто не знал, где она хоронилась с детьми. Обещал Маркел навести справки, объездить хутора. Это еще тогда, при немцах, как вывозил его из Алеевки. Теперь Артем решил прежде всего наведаться к Маркелу Сбежневу, заехать к Дмитрию Саввичу — самым близким людям, которым обязан своей жизнью. И повидаться хотелось, и, может быть, хоть что-нибудь узнать от них о сыне.
Ехал Громов в Крутой Яр — Вспоминал хмельную от счастья ночь, когда родился Димка, и мысли, вызванные его появлением. Тогда он бродил по сонной Алеевке, полон ранее неведомого волнения. Его охватила ни с чем не сравнимая радость. Вместе с тем пришли раздумья об отцовском долге, обязанностях... А жизнь повернула так, что унесло сына, закружило в большом, жестоком мире — слабого, беспомощного, и он, отец, не может поддержать, заслонить собой, подать ему руку, повести