порой даже усиливается.
– Ну, что касается битвы, то… знаете, здесь что-то наподобие борьбы добра и зла. Ведь именно зло сечётся с добром. А добру-то воевать со злом бессмысленно. Потому что оно убедительнее. Оно лишь не поддаётся злу, отбрасывает его, как говорится, на прежние позиции. Поэтому церковь не занимается борьбой. Нет у неё мечты побеждать. Правда, случается, порой, воинственность. Ставится подобная задача у кой-каких православных, так называемых, активистов. Но они этой воинственностью лишь сжигают, прежде всего, свою душу в пламени гневливости. И тогда люди, осознав эту проявленную ими злобу, неминуемо отвращаются от церкви. А когда от чего-то отвращаешься, непременно льнёшь к чему-то противоположному, к первому попавшемуся как бы искомому «добру». Но то оказывается обязательно фальшивым. Тем, что творит антихрист в одеяниях гуманиста.
– Да, при отвращении от того, что имеешь, всегда есть риск попасться в объятия чего-то худшего. А то, что добро убедительнее, это вы точно подметили. Ведь даже не бывает худа без добра. Хе-хе. И с намёком о гуманисте я, пожалуй, соглашусь. Антихрист и есть самый великий гуманист. Но я одно не совсем понял. Вы говорите, что вовсе борьбы нет. В том числе и с наукой. Она бессмысленна. И пример хороший привели. Но в то же время кто-то в церкви всё-таки с ней воинствует. Мы ведь о ней заговорили. Помимо тех самых будто активистов, к церкви не имеющих никакого отношения.
– Скорее пугаются. – Отец Георгий слегка разгорячился. – Знаете, есть и в истинно православной среде те или иные представители, у которых принято именно пугаться научных достижений. И не только научных. Вообще всего, что связано с мыслительным процессом. Мерилом устойчивости церкви у них почему-то становится способность спастись от ими же измышленных страшилок. Отдельные наши церковные хранители даже возводят мировоззрение, основанное на неприязни, страхе и осуждении всего, что связано с мышлением, изобретательством, находя там угрозу. Есть же так называемый антисциентизм. Ну, вот непонятно, зачем они считают апостольскую веру столь слабой, что все время пробуют её утаить от полемического сопоставления, выискивая защиту некой упёртостью? А ведь между ортодоксией и упёртостью нет ничего общего. Подобно отсутствию общего между краеугольным камнем и камнем, на который упало семя Сеятеля.
– Да, сравнение на счёт того и другого камня вы привели точное, – архитектор заострил взгляд в бесконечность, заставив священника сделать паузу.
Тот остановил пылкую праведную речь, и приостыл, сам осмысливая собственное высказывание.
– А в результате выходит, что слишком большое изобилие взятых из ниоткуда страхов только мешает понять суть нашей веры, где, кстати, страх один, да и тот особый, Божий. – спокойно заключил мысль отец Георгий.
– Да. Тут не поспоришь. А всё-таки. Мы ведь заговорили о присутствии подобия волшебства при использовании научной духо-пространственной модели на практике. Ведь само волшебство-то церковью не поощряется. Церковь ему по-прежнему противостоит.
– Существа и явления, рассказанные в волшебной сказке, они отсутствуют в действительной жизни, их нет ни в одном религиозном культе. Им не молятся, им не приносят жертв. Волшебная сказка, она, знаете, скорее, напоминает стойкий обычай, что ли. Обычай, имеющий самые давние истоки. Вот и наличие в ней всевозможной небывальщины, а также нечисти да всякого волшебства – тоже обычай. Это всё – на уровне игры лишь воображения. Зачем же бунтовать против обычая, против игры, против воображения?
– Ага. Волшебство на уровне обычая сказывать сказки – церковью не возбраняется.
– Конечно. Правда, есть в церкви противники всяких нецерковных обычаев, а, тем паче, игр. Хотя, на самом деле игра игре рознь. Скажем, связи с демоническими силами. Таковые церковью осуждались, осуждаются, и осуждаться будут самым действенным способом.
Архитектор нащупал в нагрудном кармане чудесную находку, хотел, было, достать, но засомневался. И повторил уже сказанные слова:
– Волшебство на уровне обычая сказывать сказки – церковью не возбраняется.
– Я вижу, – заподозрил священник, – вам ещё о чём-то хочется мне поведать. Не зря вы повторили собственную фразу.
– Хочется. Но я прежде покумекаю. Хе-хе, – ответил архитектор.
– И ладненько. Потом. Ещё представится случай. – Отец Георгий с некоторой лаской глянул на собеседника. – Пойду-ка я пока к детишкам своим.
Они простились добрыми друзьями, каждый унося с собой голову, полную дум.
33. Потап
Архитектор с утра начал обычную прогулку, одновременно имея определённую цель: надо зайти в сельсовет, что в Думовее, и завершить там купчую в установленном порядке. Он медленно пошёл туда, но не прежним путём, а согласно тому, как ходят все: через Пригопку. Там он встретился с Потапом. Тот стоял снаружи калитки своего большого, но пустоватого дома. Будто собрался куда-то идти, да то ли позабыл, то ли передумал. Он первым заметил незнакомого человека, почему-то взбодрился и даже вздёрнул руку мастера ему навстречу.
– Здравствуйте, – сказал он эдак нарочито вежливо, – ищете кого?
– Здравствуйте, – архитектор остановился подле него, точно на самом деле искал кого-то и нашёл.
– Я вот смотрю, нездешний вы, идёте медленно, значит, в поисках чего-то, – Потапу явно захотелось хоть с кем-нибудь поговорить, а с незнакомым человеком даже охотнее.
– Все мы чего-то ищем, – незнакомец попытался поддержать завязавшуюся беседу.
– Вот. Верно говоришь. Сразу видно разумного человека, – сказал Потап, не скрывая радости от начала общения, – я тоже постоянно в поисках. Только запутался чуть-чуть.
– Ну, если знаешь, что запутался, тогда легко можешь и выпутаться, – архитектор тоже повеселел. – надо только узелки развязать.
– Ага, а узелки развязываются тогда, когда знаешь их манеру переплетения, – Потап начал увлекаться неожиданной беседой.
– Да, тому необходимо обучиться.
– А я и обучаюсь всю жизнь, да узелки-то всё заковыристей, да заковыристей попадаются.
Архитектор легонько сдвинулся с места, Потап тоже сделал шаг вперёд и сказал:
– Правильно. Во время ходьбы лучше соображается.
– Лучше, лучше, я по опыту знаю, – поддакнул незнакомый собеседник, – а всё-таки, что за поиски у вас?
– Собеседников ищу, да нет никого, кроме Анастасия из Римок. Жену ищу, да сам того боюсь. Работу для своих рук ищу, да не знаю, какую, потому что руки малость закостенели. А главное, ищу смысл во всём этом.
– Смысл?
– Его.
– Тут-то узелков больше всего.
– Так-то оно так. А сам чего ищешь?
– Интересно?
– Угу.
Архитектор даже не знал, что ответить, потому-то и сказал наугад:
– Работников ищу. Для стройки.
– Да ну? – Потап обрадовался и испугался одновременно.
– Церковь в Муркаве будем строить. Не сейчас. Попозже.
– Возьми меня, – почти с мольбой произнёс бывший каменщик-повремёнщик.
– На самом деле?
– На самом, на самом. А коли церковь, то я и бесплатно могу. Возьми. Хоть один узелочек развяжу.
– Тогда можно считать, что договор заключён, – постановил архитектор с некоторым удивлением вместе с осторожностью. –