моде, газовые косынки. Зоотехник тетя Клава Змеева, учетчица тетя Зина Шароватова, и две доярки: тетя Валя Терехова и моя мать.
Таких в те годы в городской толпе никто бы и не выделил, как сельчанок. Я это фото еще в детстве последний раз видел, уже забылось.
А тогда обратил внимание на обувь доярок — туфельки-босоножки. Спросил у матери:
— В босоножках коров доили?
— Да. Чистенько было. Пол в коровнике подметали и опилками посыпали. Да у нас там на территории везде клумбы с цветами были и дорожки песком посыпаны.
Остатки клумб я еще помню. Возле конторы МТФ еще оставались. Но в туфлях в конце 80-х годов я там уже не ходил, когда практикантом-ветврачом работал. Только в резиновых сапогах. И таких белоснежных стен коровников уже не видел.
И таких, выглядевших по-городскому доярок тоже уже не видел. У матери спрашиваю:
— А почему именно вы четверо на фотографии.
— Мы подругами были, вот вместе и сфотографировались. Только-только замуж повыходили. Еще на танцы вместе в клуб бегали.
Подругами были. Вот это мне было странно слышать. Я другое помню. Теть Клаву Змееву все эти подруги в глаза змеюкой называли. Нормальная, хорошая женщина, наша соседка. Но — зоотехник, начальство. Молодыми дружили, а потом… Тетю Зину Шароватову тоже не любили. Учетчица. Тетя Валя Терехова — в партию вступила, получила орден Ленина за ударный труд. Ее тоже все бывшие подруги не любили. Партия очень сильно помогала своим членам стать передовиками, создавая льготные условия работы. Ей и телок отборных в группу и с кормами — привилегии.
Моя мать тоже ангельским характером не отличалась. Палец в рот не клади.
Пока смотрели фотографии, пришла в гости тетя Зина Шароватова, через два дома от моей матери жила. Мать начала тарабанить кулаком в стену — дом двухквартирный:
— Клава, иди к нам!
Пришла и тетя Клава Змеева.
Снова все — подруги. На пенсии помирились. Вместе Новый год встречали.
Совместная работа на социалистическом предприятии их сначала сдружила. Потом работа на этом же предприятии их сделала врагами, а когда ушла из жизни эта работа — снова сблизились.
А может социалистическое предприятие перестало быть социалистическим, если отношения между его работниками стали… капиталистическими?
* * *
И относились люди к совхозно-колхозной собственности как к чужой. Интересно, что в начале коллективизации такое же отношение было у непривыкшего к коллективному хозяйствованию крестьянина. И ушло значительное время, чтобы сломать эту психологию. Государство взяло на себя половину этой задачи — ввело уголовную ответственность за расхищение социалистического имущества и нанесение ему вреда. Вторая половина задачи — на колхозниках. Крадущий из общего котла обкрадывал и общий трудодень. На глазах у свидетелей это опасно было делать — мигом сигнал в милицию уйдет.
Советское государство на этом поле одержало победу почти полную. Кто из моих сверстников сталкивался в работниками на производстве поколения наших дедов, тот знает — этим люди, особенно простые рабочие, гвоздя и зернышка государственного не возьмут себе. Честность у них была на уровне инстинкта.
Другое дело — поколение наших родителей и наше поколение. Воровали почти в открытую. Не стесняясь. Более того, щеголяя этим.
Комбайнеры ночью гнали комбайны домой и ссыпали себе зерно бункерами, водители, вывозя зерно от комбайнов с поля по дороге набирали себе по мешку–два на каждом рейсе. Или домой прямо отвозили, или по дороге в кустах ныкали, ночью забирали. Сливали бензин из баков. У совхозного механика дома — склад скоммунижженных электродов. У кормозаготовительной бригады — бесплатное сено в скирдах выше местных сопок. Доярки-свинарки каждый день с работы тащат комбикорм сумками, аж кряхтят. У кладовщика… Да это всё и так хорошо известно, нет нужды лишний раз пересказывать.
И никто с этим не боролся. Борьбу изображали. Рейды проводили. Ловили несунов, стыдили. По барабану. Какая может быть борьба, если само руководство шло в авангарде несунов и расхитителей. В глаза же скажут: «На себя посмотри!».
В результате общество советского села развалилось на враждебные друг другу единицы. Воровали все вместе, но все завидовали друг другу. Те, кто мог меньше утащить с работы, завидовали тем, кто нёс больше. Кто мог стащить корма — тем, кто крал бензин. И наоборот. Начальство не любили. Потому что у него возможностей было больше. Начальство не любило подчиненных, потому что подчиненные их не любили…
Понимаете, не сама по себе приватизация 90-х годов была страшна для села (да и в промышленности тоже). Да, оборотные фонды крякнули в результате гайдаровских реформ. Но это не было смертельным. Техника какая-никакая в совхозах-колхозах была. Земля была. Скот был. Семена были. Диктат государства ушел. Можно было поделить хозяйство на паи, их сложить и работать дальше. Два–три года было бы тяжело, но потом выкрутились бы, поднялись.
Страшно то, что отношения между людьми и сами люди изменились. Крестьянство вернулось к состоянию чуть ли не дореволюционному.
И вернули его к этому состоянию очень грамотно. Правда, мы еще до сих пор думаем, что Брежнев хотел как лучше, но политэкономию знал плоховато.
Это из-за плохого знания политэкономии Леонид Ильич своего сынка пристроил к своему дружку Патоличеву во Внешторг. Может, думал, что именно в сфере внешней торговли, особенно с империалистическим окружением, его отпрыск проявит себя, как настоящий коммунист и отца не опозорит?
И внука тоже по ошибке Леонид Ильич отправил стажироваться в Швецию? Учиться шведскому социализму, что ли?
У вас не возникает подозрение, что совсем не коммунистическое наследство готовил четырехкратный герой для своих потомков, отправляя их на стажировки к капиталистам?
Да ведь и приготовил. Но что взять с мажоров? Мажоры только и могут, что просрать и пробухать наследство.
* * *