– Во-во! – Боб обрадовался. – Честно скажу – я уж и двигатель на кизяках кумекаю.
– Пердолет?
– Умеешь ты сформулировать! – Боб захохотал. – Ценю!
Во сколько, интересно? Но если надо, воспою – хотя предмет это непростой для воспевания.
– Сняли кирасирский манеж, – Боб поведал. – Знаешь это где? Тонну набрали уже. Чистим город. Месим, топчем. Ими и отапливаемся уже…
Так бабки нужны тебе?
– Да есть маленько пока.
– Так не придешь, значит, коли с бабками-то?
– …Ну почему же? Приду.
– Но ты – с душой? Честно? – разволновался он.
– Конечно! – воскликнул я.
Я все делаю с душой. Тем более – дело родное. Семья наша с кизяков начинала свое восхождение. Правда, дед мой начинал с них, а я ими закончу. Замкну круг собой.
Отец разговор мой внимательно слушал, усмехаясь из-под бровей.
– В рабстве, что ль, у него? – снова поинтересовался.
– Примерно да, – я ответил.
Он кивнул. Ушел, удовлетворенный. Через некоторое время снова пришел – чем-то еще более довольный.
– Я тут “Иосифа и его братьев” читаю. Как он из рабства выходил.
Чего надо-то от тебя, чтоб освободили?
– Видимо, мою жизнь, – я ответил.
Отец пренебрежительно рукою махнул (мол, это что ж за богатство?), вытащил свой заштопанный кошель, усмехаясь, вынул купюру:
– На вот тебе.
Красная цена!
– Спасибо, батя. Но не надо пока, – отвел его дар.
– А то бери. Помнишь, как в “Фаусте”? Маргарита отдала все драгоценности, полученные от Фауста, монахам – и те были очень довольны.
Без ехидства не может он!
Снова звонок. Уточнения какие?
– Хелло… О, здрасьте, здрасьте! – прикрыл ладонью трубку, отцу шепнул: – Это Надя, аспирантка твоя.
Он сразу азартно дернулся:
– Дай!
Все сразу ему “дай”! Отвел его руку, шепотом заговорил:
– Спасибо скажи ей.
– Это за что ж это?! – воскликнул. – Она все напутала только! -
Снова к трубке рванулся.
– Да постой ты! – Как мог, я удерживал его, целое сражение у нас возле трубки развернулось. – Ты одну только строчку в сберкнижке разглядел вместо двух, а она все твои пенсионные бумаги по новой сделала! Понял, нет? – Я прижал его к стенке: – Поблагодари ее.
– …Понял, – неохотно он произнес. Я отпустил его, протянул ему трубку. -…Алло! – просипел он. -…Надя? Ну здравствуй, мила моя! Спасибо тебе! Как хорошо-то ты все сделала – пенсия у меня почти вдвое возросла! Ну спасибо тебе! Пока.
Мы посидели с ним молча, потом он поднялся, потрепал мне плечо и ушел к себе.
Снова звонок! Кузя. Не забывают друзья!
– Слышал? – сразу взял быка за рога. – Возле Испании танкер развалился с нашим мазутом. Однокорпусный – тонкий, как яйцо. Такие же, кстати, и по Неве ходят и скоро в Приморск будут заходить.
Я мягко эту тему отвел:
– Сочувствую. Но, Кузя, извини, своего хватает.
– А ты, что ли, думаешь, я слепой? – вдруг и Кузя разволновался. -
…Хочешь знать, я с того только и начал тебя воспринимать, когда увидал, как ты к отцу и Нонке относишься!
Без этого я пустышка, выходит?
– Поэтому и помогаем, как можем. И посылаем, когда получается.
– Спасибо тебе.
Пора со двора. К Нонне в спальню зашел:
– Все! Вставай и убирайся.
– Из дома?
Вспомнила нашу старую шутку!
– Нет. В доме!
Пошел. Отец с золотой банкой меня провожал.
Через наш угол пробегая, на витрину посмотрел. Шинель моя там одна скучает. А могла ведь мои плечи утеплять. Впрочем, в витрине она благородней глядится.
Подошел к ней поближе – и обомлел. Уценка на пятьдесят процентов!
Уценили подвиг мой. Впрочем, он больше и не стоит.
Потом я топтал в манеже навоз – не испытывая, кстати, никаких мучений. Все равно все утопчу – в золото. В крайнем случае – в медь.