Читать интересную книгу Багряная летопись - Юрий Андреев

«Фу, черт побери! Опять не с того бока зашел».

— Наталья Николаевна, я хочу, чтоб вы правильно меня поняли. Просто я полагал, что ваша любовь к родителям может перебороть ваше стремление пожить самостоятельно. Только в этом смысле я и говорил об отъезде к матери, только в этом! Что касается меня, не скрою, я эгоистически счастлив вашим нежеланием уезжать. Но, честно говоря, мне хотелось бы знать, как вы отнесетесь к моему своеобразному предложению. Вы, видимо, все еще в плену предрассудков, согласно коим разведка — дело презренное. «Пфуй! Шпион!» — кого-то передразнил он. — А разве это так? А разве наша с вами многострадальная родина не требует от каждого из нас ту услугу, которую он может ей оказать?

«Многострадальная родина требует от каждого из нас ту услугу, которую он может ей оказать… И если я буду работать в штабе у белых… Но как будут смотреть на меня люди? Оправдает ли Гриша?..»

— Вы хотите подумать? Я подожду. Но, Наташа, — он неожиданно упал перед ней на колени, — могу ли я хоть надеяться, что буду прощен вами, единственным во всем этом кровавом мире человеком, которого я люблю?

— Ответ свой о службе в штабе Ханжина я дам вам завтра, — сухо промолвила она. — А сейчас прошу покинуть мою комнату.

Он стоял на коленях неподвижно, положив руки на край ее одеяла… Вот же она — рядом: схватить бы ее, измять, испить бы ее рот! Он смутно улыбнулся. Да, его жена только такой и должна быть: строгой и выдержанной, недотрогой. Муж должен полагаться на жену, как на каменную гору: такая не предаст, не изменит. Особенно важно это будет тогда, когда у него будет свое дело, скажем, фабрика в Глазго или контора в Сити, два или три ребенка… Да, верная жена — это лучший признак респектабельности. Нелидова!.. Он внутренне усмехнулся. Да ведь она способна обмануть десять раз на день! Конечно, в постели она хороша, но жениться на ней… Неужели можно было всерьез об этом задумываться?..

— Прошу покинуть мою комнату, — еще раз требовательно промолвила Наташа.

Безбородько улыбнулся почти весело. Он встал, почтительно поклонился и поцеловал край ее одеяла.

— Я повинуюсь. Ухожу. Но сердце мое остается здесь. До завтра!

Ох, плохо, очень плохо провела Наташа эту ночь! Металась по всей постели, садилась, опять ложилась, к утру немного задремала, но сквозь сон слышала, как хлопотала в кухне и столовой Мария Ивановна, как собирался и уходил Безбородько. Она вышла к завтраку такая бледная, с синевой под глазами, что хозяйка в испуге прямо-таки раскудахталась и после чая быстро-быстро под руку повела ее в аптеку. Наташа жадно вглядывалась в город. Как изменился его облик за те дни, что она провела в тюрьме! Колчаковская военщина заполнила его до отказа. По всем улицам шли по делу или просто фланировали щегольски одетые молодые офицеры. Не было, кажется, ни одного из них, кто бы не бросил выразительного взгляда на высокую, нарядную красавицу. Потупив глаза, Наташа быстро шла, как сквозь строй, до самой аптеки. Опередив Марию Ивановну, она с отчаянно бьющимся сердцем обратилась к сухонькому пожилому провизору, с безучастной вежливостью стоявшему в белом халате за прилавком:

— У вас есть что-нибудь от головной боли? — Неимоверно обостренным чутьем она почувствовала, что его будто толкнули. Ее глаза жгли, требовали, умоляли его— понять, откликнуться! Он медленно наклонил голову и внимательно посмотрел поверх очков на нее, на Марию Ивановну.

— Пирамидон помогает? — Он настороженно и выжидательно глядел на Наташу.

— Нет. У меня есть рецепт. — Она быстро протянула ему рецепт и под ним записку на такой же полоске бумаги: «Александр Иванович, меня забрал к себе из тюрьмы тот самый офицер, который увез мать к Колчаку. Он тут начальник контрразведки. Предлагает работать стенографисткой-переводчицей в штабе Ханжина. Что делать? Н. Турчина». Провизор мельком глянул на бумажки, круто повернулся и ушел в другую комнату. Через минуту-две (Наташе казалось, что бешеный стук ее сердца слышен даже на улице) он вернулся с выписанной квитанцией и, протягивая ее, сказал:

— Лекарство сложное, но я сделаю. Заходите завтра часов в одиннадцать-двенадцать. А сейчас возьмите вот эти порошки, они пока вам помогут.

У Наташи от бессонной ночи, от дум, треволнений действительно разболелась голова, и она тут же, в аптеке, приняла два порошка.

— Прошу вас, достопочтенная мадам, — обратился к Марин Ивановне провизор, — гуляйте с дочкой побольше. Обязательно утром и перед сном. Если боитесь, что к вашей раскрасавице военные пристанут, хоть во дворике с нею походите. Смотрите, какая она у вас бледная.

— Покорно благодарим за совет. Так вы уж к завтраму-то лекарство изготовьте.

— Обязательно. Но вы с нею приходите, я ей объясню, как его надо принимать.

— Уж придем, ваша честь, обязательно. Она-то поймет, сама медицинская сестра, а я-то что — малограмотная. Одна слава, что муж батюшкой был. До свиданьица!

— Уважительный абрамчик и дело свое знает, — прокомментировала она на улице. — Таким-то можно и пореже потроха трясти.

— Его зовут Абрам? — похолодев от страха, сдавленным голосом спросила Наташа. (Все пропало! Тося говорила о Якове Семеновиче. Что же теперь? Немедленно бежать!»)

— А бог его знает, как его зовут. Это мой покойный батюшка так всех евреев, жидов то есть, величал. А ты что на меня так смотришь? Или что не в порядке? — забеспокоилась она.

— Нет, все в порядке, Мария Ивановна, — сухо ответила Наташа («Что же я так собой не владею? Даже эта черная сотня с ее куриными мозгами что-то заметила»). — Я просто запамятовала, когда он велел нам прийти?

Вечером Безбородько прислал записку, что задерживается по срочным делам. Поужинали вдвоем. Наташа прошла в гостиную, открыла рояль и начала играть «Романс» Чайковского. Мария Ивановна ничего в музыке не понимала, но звуки эти несли с собой такую грусть, сомнения, страдания, что попадья и сама не заметила, как полились у нее слезы, как непроизвольно несколько раз она всхлипнула. Наташа оглянулась, увидала ее набухший нос, мокрые щеки, резко оборвала игру и встала:

— Я немного подышу чистым воздухом, постою во дворике.

— Ах, голубушка, и верно: аптекарь-то велел. Ну, пойдем, пойдем, и я, дура старая, с тобою. Вот и сон хороший будет.

Легкий морозец ласкал щеки. Небо было безоблачное. Ярко горели звезды. Вдруг одна стремительно понеслась вниз. «Увидеть Гришу!» — мгновенно подумала Наташа, раньше чем она погасла. И от того, что успела загадать свое сокровенное, пока звездочка еще горела, девушке стало весело и легко. За забором мерно раздавались шаги часового, с другой стороны злобно лаяла, рвалась на цепи собака и грубый мужской голос смачно обругал ее, но Наташиного настроения это не омрачило. «Все будет, как надо! Александр Иванович поможет, от Безбородько я избавлюсь, с Гришей встречусь!»

К завтраку она вышла, когда Безбородько уже уехал. Мария Ивановна рассказала ей, что вернулся он в середине ночи взбешенный и встревоженный: оказывается, какой-то ревком развесил повсюду листовки с большевистской пропагандой. Но ничего, Василий Петрович этих охламонов быстро повыведет, всех уничтожит, как тараканов!

В полдень они пошли в аптеку. Попадья что-то болтала, Наташа почти не слушала ее. Вот и аптека: роковые три ступеньки вверх — к новой судьбе? Мария Ивановна осталась у подъезда с какой-то своей знакомой, Наташа быстро вошла и протянула провизору квитанцию. «Сейчас все станет другим. Мне дадут поручение. А может быть, откажут? А вдруг провал? Схватят тут же в аптеке. Снова тюрьма, но теперь из нее не выйти. Нет, нет, все будет по-моему. Мне помогут отомстить этим зверям». Она судорожно вздохнула.

— Вы одна? — настороженно спросил провизор, глянув, как и давеча, поверх очков.

— Нет, на улице меня ждут.

— Тогда сразу: в нижнем порошке записка. Прочтете и уничтожите.

— Ну, а…

Его темные глаза смотрели ласково и требовательно разом. Он проговорил четко, как продиктовал:

— А по существу, на работу соглашайтесь. Ради нашего общего дела терпите всё… — Позади Наташи хлопнула дверь, голос его стал безразлично-вежливым. — Вот вам, красавица, рецепт обратно. Когда кончатся порошки, приходите опять. Всегда будем рады услужить. Добрый день, сударыня, — с поклоном, как старую знакомую, приветствовал он входящую Марию Ивановну.

С нетерпением развернула Наташа дома эту записку — решение своей судьбы: «Наташа, дорогая! На службу соглашайся. Нам это крайне важно. Верим тебе. Наберись мужества. Держи с нами связь. Придет время, поможем. Л. И.».

Наташа медленно изорвала записочку и бросила в горящую печь. «Верим тебе… Наберись мужества…» А провизор сказал больше: «Ради общего дела терпите всё». Значит, терпеть притязания Безбородько? Нет, ни за что! А если это позволит больше узнавать для ревкома?.. «Многострадальная родина требует от каждого из нас ту именно услугу, которую он может ей оказать…» — прозвучал голос Безбородько. Верно, что многострадальная… Как кричали эти раненые!.. И что перед этим мои страдания, мои переживания?.. Наташа пристально глядела в огонь, на мерцающие угли. Перед ней всплыло лицо офицера-убийцы, поднялась его рука с дергающимся от выстрелов наганом, нагайка вновь ожгла ее лоб и грудь, и солдатский сапог ударил в ребра, хрустнула завернутая назад рука… Она перевела дыхание. Что ж, господин Безбородько, неотразимый Василий Петрович, вы уговорили-таки меня идти на службу в штаб Ханжина!