первую? Или битву при Шермской низине? А освобождение часовни?
— Светлые это освобождением бы не назвали, — ухмыльнулся Вадерион, забирая пустой кубок обратно себе.
— Ох, ну когда же мы слушали мнение светлых?
Палатку Императора поглотил смех. Вадерион все же сжалился над подругой (и над собой) и наполнил ее кубок вином.
— Я-то с тобой согласен — это даже не битва, так, мелкая бойня, — но остальные не заметят разницы. Сейчас не осталось никого из нас, из старой гвардии.
— Почему же? Я, отец, Ринер с Тейнолом? Последних, кстати, не хватает.
— Особенно, твоего отца.
— Ох, ну не язви же. Я имела ввиду твою неразлучную парочку близнецов.
— Я бы так их не назвал. Они совершенно не похожи?
— Это да, зато таскаются за тобой одинаково. Я даже скучаю по вечно недовольной морде Ринера и щенячьим глазкам Тейнола.
Вадерион не выдержал и вновь расхохотался. Стефи умела поднять настроение, и вечер с ней пролетал незаметно.
— Я тоже не отказался бы от их компании. Как в старые добрые времена. Помнишь, войну Света? Такое пафосное название, только светлым оно могло прийти в голову. Обычная резня людей орками и орков людьми, приправленная фанатизмом этого ублюдка де Гора.
— Восемьсот лет прошло, а ты все также гневаешься.
— Он заслужил кары более жестокой, чем смерть. Но есть вещи и люди, о которых лучше не пачкать руки. Пусть его судит его благословенный Свет, мы же продолжим жить во Тьме.
— Ринер бы с тобой не согласился.
— Да, обязательно что-нибудь бы возразил. Он не отбивает роль Советника, ты не находишь?
— И все же он лапочка, разве нет?
— Сказала та, что грызет ему глотку при каждой встрече.
— Великое видится на расстоянии… Почему ты не позвал Ринера с Тейнолом? Думаешь, Тени Тейнола не справились бы без своего бессменного главы?
— В подручных Тейнола я уверен, но на кого мне было бы оставлять Империю, если бы я забрал Ринера?
— На Элиэн.
Наверное, впервые в жизни выдержка изменила Вадериону, и он поперхнулся, едва не облив вином и себя, и подругу, и стол. Стерев с губ алые капли он с подозрением посмотрел на Стефали, но та оставалась совершенно, абсолютно, серьезна. Она не шутила.
— Ты издеваешься?
— А что? Супруги часто выступают в роли соправителей.
— Элиэн? Она? — переспросил Вадерион и принялся объяснять недоумевающей Стефи, почему она не права. Спустя минут десять до него дошло, что его никто не слушает. — Стефали, задерите меня демоны Глубин, я понимаю, что ты моя старая подруга и можешь хамить прямо в лицо, но можно было хотя бы из вежливости сделать вид, что ты меня слушаешь⁈
— А? Вадерион, я слушала. Знаешь, ты так долго говорил… — она покачала головой. — Выпьем же за женщин, чьи недостатки мужчины ищут так упорно?
— Все смеешься? — вопреки обыкновению Вадерион никак не мог успокоиться, хотя никогда не отличался несдержанностью. Но сейчас он буквально кипел от злости. — Хватит, поговорим о чем-нибудь более приятном.
Однако Стефалия его призыв не поддержала, она словно опять его не слышала. Когда молчание затянулось, а терпение Вадериона было на исходе, он собрался было уже деликатно (все же подруга) выставить ее из своей палатки, но тут она задумчиво, с грустью произнесла:
— С тобой так сложно. Даже я долго не выдерживаю. По-моему, Императором ты стал еще при рождении.
С этими словами она поднялась и вышла. Вадерион долго сидел и смотрел ей вслед, допивая ставшее враз невкусным вино.
— Не при рождении, Стефи, а когда убил непобедимую Матерь и понял, что ничто в этом мире не абсолютно. И все же я лучше большинства, и большинству придется с этим смириться.
На следующее утро армия Темной Империи отправилась дальше, вглубь человеческих земель. Вадерион ехал впереди, рядом с ним привычно устроилась Стефалия на своей верной боевой пантере. Они мирно беседовали о дисциплине орков, новой стратегии Ордена Света и самых эффективных видах пыток. Вадерион ничем не подал вида, что его зацепили слова подруги. Неприятно было признавать, но столь яркое признание заставило его о многом задуматься. Он никогда не изменит себе, раз ступивший на тропу лидера, там и остается, однако слова Стефи все равно царапали сознание. Он-то думал, что ближе Ринера, Тейнола и — в особенности — Стефалии у него темных нет. Ради них он готов был поступиться некоторыми принципами. Не всеми. Стефи придется и дальше терпеть его. Это ее проблемы.
Рядом послышался вздох.
Вадерион чуть наклонился вперед и одними губами прошептал:
— Продолжение вчерашнего?
— Нет, я думала о семье, — призналась Стефали, глядя вдаль. — Я люблю шум битвы, лязг клинков и брызни крови. Здесь живет моя душа, так было раньше, так будет всегда, но сердца всех разумных существ устроены так, чтобы скучать по родным.
Вадерион тоже задумался. Семья… Ему было не к кому возвращаться. Единственная выжившая сестра давно разорвала все связи, а других Вадерион так и не смог создать. Признаться, в молодости это так его не злило. Тогда он, как и говорила Стефи, жил войной, битвой. Потом много времени заняло строительство — во всех смыслах слова — его Империи. Но постепенно мысли о создании семьи, своей семьи посещали его все чаще. Он никогда, в противовес многим, не боялся и не избегал этой дополнительной ответственности. Ему хотелось быть отцом, иметь сына или даже нескольких. Может быть, дочь. Растить их и учит всему так же, как это делал его отец. Потому что смысл что-то строить, создавать в этой жизни, если это некому оставить? Вадерион был так воспитан и, несмотря на весь его непростой жизненный путь, отрекаться от своих принципов не собирался. Однако добиться желанной цели не мог. Вадерион привык все получать — иногда он прикладывал в тысячу раз больше усилий, чем другие, но всегда добивался желаемого. Он победил светлых, он построил свою, Темную Империю, однако вот достойную спутницу жизни встретить не удавалось. Любовниц, содержанок и просто авантюристок — их было полно, но все они не устраивали Вадериона, желавшего видеть подле себя в первую очередь помощницу, а потом уже женщину. Женщин у него было полно, и он прожил достаточно долго, чтобы начать видеть в них лишь пустых кукол для удовлетворения зова плоти. Большего они никогда не получали, а те, кто все же заслуживал если не приязнь Вадериона, то хотя бы уважение были всего лишь его подданными, никогда не стремившимися к большему. А чувства же, та самая прославленная всеми любовь, никогда не трогали холодное сердце Вадериона. В итоге время шло, а