взводе и с перекошенным лицом Тальберг нажал кнопку звонка. Батарейка в звонке села, и вместо радостной мелодии получился заунывный похоронный марш, словно по нервам неуклюже водили смычком.
На пороге возникла Лизка, но не в домашнем халате, а в легком платье, надеваемом для приема гостей.
– Ой! – удивилась она. – Ты сегодня рано.
Мозг Тальберга со скрипом провернул на невидимые шестерни извилин и зажег гигантскую красную лампочку с надписью «Внимание!».
– Кого-то встречаешь? – спросил он, мрачнея, хотя секунду назад казалось, что достиг предела.
Грубым движением сунул Лизке в руки букет. Она уколола палец о шип и ойкнула. Тальберг услышал, что на кухне кто-то есть и этот кто-то с аппетитом ест, скребя ложкой по дну тарелки.
– Кто? – грозно спросил он, глядя в испуганные Лизкины глаза, непостижимо прибавляя в росте сантиметров десять и натуральным образом зеленея от ревности. Она смотрела на него и от страха не могла вымолвить ни слова.
Он не дождался ответа и с чучелом под мышкой бросился на кухню, чтобы собственными глазами лицезреть улыбающегося Платона.
– Привет, – сказал тот радостно, словно над ним не нависал разъяренный Тальберг с нелепым свертком. – Мы тут плюшками балуемся.
На подоконнике в их единственной вазе стоял букет точно таких же роз, которые Тальберг мучительно, превозмогая себя, выбирал в цветочном магазине.
– Твои? – заревел он.
– Мои, – Платон посерьезнел, догадавшись, что шутки могут вылезти боком.
Тальберг выхватил розы из вазы и швырнул в мусорное ведро, задним числом заметив засаженные в руку шипы. Опустевшая ваза пошатнулась и с громким звоном разбилась вдребезги о пол.
– Дима, что ты творишь? – откуда-то из-за спины взвизгнула Лизка. – Что с тобой?!
– Что он тут делает?! – спросил Тальберг и ткнул пальцем в Платона, говоря о нем в третьем лице.
– В гости зашел, чтобы поздравить, – сказала Лизка и сердито добавила: – Представь, я общаюсь с другими людьми, а не только с тобой!
Платон отложил ложку, поправил галстук и объявил:
– Вижу, у вас замечательная беседа намечается. Не буду мешать.
– Сиде-еть! – угрожающе протянул Тальберг и положил тяжелую руку Платону на плечо.
Тот сел, полный недобрых предчувствий. Взгляд невольно зацепился за некстати торчавшую из держателя ручку ножа с широким лезвием.
– Первый и единственный… – прохрипел Тальберг чужим низким хриплым голосом, словно кто-то другой вещал его ртом. – Первый и единственный раз предупреждаю. Я не должен видеть тебя в этой квартире НИКОГДА! Ни с цветами, ни с шампанским, ни просто так. Ясно?
Платон промолчал, глядя в вылезающие из орбит глаза Тальберга, ограниченные сверху гневно поднятыми широкими бровями, и раздумывая, успеет ли схватить нож в случае чего.
– Во-он! – заорал Тальберг, и Лизка едва не выронила злополучный букет.
Платон с чувством достоинства встал, прошел мимо и исчез в коридоре. Лизка бросилась помогать, но Тальберг процедил «Стоя-ать!», и она передумала.
Некоторое время они слушали, как Платон возится в прихожей. Наконец, дверь скрипнула и захлопнулась.
– Что это было? – спросила Лизка строгим тоном. У Тальберга случился невидимый прокол, через который со свистом вышла злость. Внутреннее давление резко упало, и дала о себе знать рука, исколотая шипами. – Что это было?!! – Лизка едва не перешла на крик.
– Не знаю, – Тальберг безумно устал, словно из него выкачали внутренности, и осталась одна оболочка, готовая сложиться в некрасивую кучу на полу. Он сполз на стул, теплый от Платоновых ягодиц, поставил на подоконник сверток с чучелом и, облокотившись о край стола, схватился за голову. – Не знаю.
Лизка посмотрела на него, на сверток и, ничего не сказав, ушла в комнату, по пути бросив букет в мусорное ведро рядом с цветами от Платона.
Тальберг остался сидеть, словно в дурмане опьянения. Злость растворилась, но на ее место пришли сомнения. Мысли свивались в клубки липкими переваренными макаронами.
С чего он решил, что Лизка уйдет к Платону? Это невозможно. Это обязано быть невозможным. Это считалось невозможным полчаса назад. Не может же его Лизка, танцуя с длинным зонтом-тростью, уйти к улыбающемуся Платону, поглаживающему шерсть зайца, жующего полосатый галстук, идеально подходящий по цвету к костюму.
Он сомневался во всем и приготовился поверить в самое неприятное, в самое невероятное, в любую абсурдную невозможность, в том числе и эту.
– …первая невозможность… – пробормотал он, уронил голову на сложенные накрест руки и заснул, чувствуя, как его покидают остатки злости.
29.
Увиденное накануне у Лизки дома вызывало отвращение.
Жалость к Тальбергу растянулась резинкой от трусов и со звоном лопнула. От него следовало избавиться, но не в лоб, а под убедительным предлогом, продиктованным производственной необходимостью.
Платон с вечера обдумал дальнейшие шаги и, явившись в институт на два часа раньше, составил несколько приказов и распоряжений, нуждающихся только в подписи Кольцова.
В ожидании директора сверлил глазами окно, выходящее на улицу перед входом. Ряды краепоклонников поредели, многим просто надоело. Доказать факт продолжающегося надругательства над Краем они не могли, а что еще потребовать, не знали. Но трое самых упертых держали вахту, обмениваясь замусоленными плакатами. Остатки сил сопротивления возглавлял неприятный мужик с бородой из косичек, выглядящий, словно полгода не мылся.
«Отлично, – подумал Платон, – такими темпами проблема скоро сама рассосется!»
Едва Кольцов попал в кабинет и приоткрыл форточку, прогоняя из помещения вонь сырых бумаг, позвонил Платон и пригласил на переговоры «по важному для них обоих делу». С нехорошими предчувствиями зашел к Платону. Тот с порога протянул документы, от чтения которых брала оторопь:
– Как-то радикально, все-таки работа научная, – с сомнением повторял Кольцов. – Человек творческий, под давлением работать не любит, а замена будет неэффективной… А вот это чересчур. Не заслужил он… А если он бучу поднимет и просочится наверх?
– Не поднимет, – заверил Платон. – Я его знаю.
Он в двух словах объяснил план и тонко намекнул на обширные познания о ненаучной деятельности института, о чем ему бы не хотелось никуда сообщать, ведь «они же партнеры».
Кольцов осознал, куда влез, и покорно подписал заготовленные документы, тяжело и шумно вздохнув, словно держал в руках не приказы, а смертный приговор невинному человеку.
– Дам им ход, только если понадобится, – утешил Платон, – Будем надеяться, обойдемся без этого.
– Хотелось бы, – сказал Кольцов и ушел в расстроенных чувствах.
Затем Платон уселся в кресле поудобнее и вызвал Тальберга, гадая, в каком настроении тот явится. «А не позвать ли охрану?» – подумал он запоздало, вспомнив вчерашний вечер.
Постучали. Вошел Тальберг с опухшим лицом. Настрой он демонстрировал пессимистичный, но без следов недавней ярости.
– Извини, опохмелится нечем, – поприветствовал Платон.
– Я не пил, – Тальберг уселся на самый скрипучий стул.
– Внешний вид говорит об обратном, – заметил Платон. – Али не выспался?
– Возможно. Зачем звал? Цветы подарить хочешь?
– Не заработал, обойдешься. Мы не личную жизнь обсуждаем, а производственные вопросы.
Предстояла самая сложная часть – убедительно врать, не вызывая подозрений.
– Как известно, с одним из наших сотрудников случилось неприятное происшествие…
– С каких это пор Самойлов стал «вашим» сотрудником? – влез