болезней. Вскоре появился Василий, но я не собиралась с ним разговаривать, только кивнула издалека. Нервы и так были на пределе, и он – последний человек, которого я бы хотела видеть.
Заведующему отделением было около сорока. Я обратила внимание на то, что все кардиохирурги в отделении были молодые мужчины, от 30 до 40. Плотно закрыв дверь кабинета, заведующий сказал нам о том, что, несмотря на опыт врачей, возможны всякие осложнения и непредвиденные ситуации. Мы с Витей специально задержались в кабинете, потому что я не хотела при Василии предлагать деньги. Когда он вышел, я протянула заведующему конвертик с деньгами и сказала:
– Может, как-то все же можно избежать осложнений?
Он вскочил и как заорет:
– Вон из моего кабинета! Мы и так для больных все делаем! Все, что в наших силах!
Мы выскочили, как ошпаренные. Остановились в коридоре.
– Вить, а мы не узнали, как за ним ухаживать, и что ему можно будет кушать.
Но я боюсь к нему опять заходить…
Витя вздохнул и зашел один. Заведующий его не выгнал, через несколько минут Витя вышел и рассказал мне, все, что ему удалось узнать. Ухаживать родным не разрешают, даже не пускают в реанимационное отделение, если все будет хорошо, то через 2 дня Владику разрешат вставать, кушать ему ни до, ни после операции нельзя. Мы поднялись к сыну в палату. Жена сидела около него на кровати, он пытался шутить. Зашла санитарка, попросила нас забрать домой все его вещи, а телефон кошелек, и часы сдать в камеру хранения. Потом Владик попрощался с нами, его положили на каталку и повезли в операционную. Витя незаметно перекрестил его вслед.
Мы спустились в вестибюль. Возле иконы святого Пантелеймона я поставила свечу и долго смотрела на огонь и на лицо святого, просила помощи и защиты. А сына в это время готовили к операции.
Когда мы сидели на вокзале в ожидании нашей электрички, зазвонил мобильник. Наверно, думаю, с работы что-то хотят спросить. Но это звонил брат из Канады.
– Наташ, ну как там Владик?
– Вот сейчас оперируют. Сказали, можно позвонить через 3 часа. Как раз мы домой доедем, из дома позвоним.
Дома я сразу села к телефону и стала набирать номер реанимации. Спросила, закончилась ли операция у такого-то. А мне в ответ:
– А вы кто?
– Мама его.
– Мама только что звонила, мы ей все рассказали.
– Как рассказали? Я в первый раз вам звоню.
– Операция закончилась, все нормально, он еще в сознание не пришел.
И в трубке запищали гудки отбоя. Я сразу стала звонить Иринке, мы так договаривались с ней, чтобы рассказать, что я узнала.
– А я уже все знаю, Ольга Александровна звонила в больницу.
Ольга Александровна – это новая жена Василия. Владик с Иринкой работают в организации, которой она руководит.
– А, вот почему мне сказали, что мама уже звонила! Она ничего лучше не придумала, чем мамой назваться?
– Мамуль, ну а как бы она объясняла, кто она такая?
– Так лучше мне было в дурацком положении оказаться?
К тревоге за сына добавилась обида. Опять этот Вася со своей женой пытаются перейти мне дорогу!
Я решила, что все равно буду звонить в больницу столько раз, сколько сочту нужным. И того, кто усомниться в моих полномочиях, резко поставлю на место. Но когда я позвонила вечером, мне ответили довольно вежливо, что сын пришел в сознание и состояние его средней тяжести. На другой день Владик позвонил сам, ему вернули мобильный телефон (я так рада была слышать его голос!) и сказал, что на другой день переведут в палату из реанимации.
На другой день мы с Иринкой поехали к нему. В кардиохирургическое отделение посетителей не пускают. Мы поднялись на третий этаж и увидели, что Владик сам идет по коридору к нам! Правда, идет очень медленно, и видно, что каждый шаг причиняет ему сильную боль. На нем полосатая больничная пижама (до операции он лежал в своей одежде), а лицо с красновато-синим оттенком.
– Мама, мне трудно дышать…
Я попыталась обнять его, но он резко дернулся, как от удара и распахнув пижаму показал мне трубки дренажа, которые были и спереди, и сзади. Вся грудь была забинтована.
На глазах его были слезы.
– Мама, я не могу спать ни днем, ни ночью, до того все болит…
Минуты через три он устал и пошел в палату. Мы сказали, что посидим во дворе сколько надо, хоть до вечера, а когда отдохнет, пусть позвонит нам и мы опять поднимемся в отделение.
Во дворе был небольшой садик и скамеечки. Прошло не больше получаса, смотрим Владик ковыляет – ищет нас на улице.
– Сынок, зачем ты вышел, тебе же нельзя много ходить!
– Мама, я буду ходить, буду бороться и буду жить!
Лоб его покрылся испариной, видно что чувствует себя он пока неважно.
– Конечно, любимый, я в этом уверена. Давай мы тебя проводим и поедем домой. А то пока мы в больнице, он лежать не будет – шепнула я невестке.
Я приезжала к сыну через день, с каждым разом он выглядел все лучше, но боли мучили его еще долго. Болела левая рука, болели швы. Рука не поднималась целый год. Еще через несколько дней Владика выписали из больницы, и оправили в санаторий для реабилитации.
Санаторий, в котором проходил реабилитацию мой сын, находился на берегу моря и был очень дорогой и комфортабельный. Чего стоили палаты на двоих, оснащенные кондиционером, туалетом и душем, и шведский стол четыре раза в день, где можно было есть что хочешь и сколько хочешь. Если бы Владик был не так серьезно болен, его нахождение в санатории можно было бы назвать приятным. Но швы болели сильно, не поднималась и плохо работала левая рука, ходить он много не мог – быстро уставал, и при ходьбе все время наклонялся влево, наверно так ему было легче. При своем высоком росте он был похож на большой вопросительный знак. Купаться в море сыну не разрешали, хотя у санатория был свой хорошо оборудованный пляж. Ухоженностью пляж напоминал мальтийский, только вода в море была более грязная и холодная. Вдоль набережной располагалась аллея из хвойных деревьев, цветники, фонтаны, раскинули яркие шатры летние кафешки. Несмотря на все это великолепие, Владик отчаянно скучал и не знал, чем заняться и как отвлечься от постоянной боли. Тогда он попросил меня привезти ему учебники – он будет готовиться к экзаменам в институт! Мы с Витей приехали проведать