врач.
Слезы застилали мне глаза, зубы выбивали дробь. Через некоторое время капельницу вынесли из палаты. Значит, дело плохо, подумала я.
Вскоре вышли и все остальные медики. Ко мне подошел дежурный врач, и сказал, что все кончено. Мама умерла.
Сквозь пелену слез я плохо различала окружающее, но я отказывалась в это поверить. Что, я больше никогда не заговорю с мамой? Она больше никогда не скажет мне «моя доченька, моя куколка, моя красавица?».
– Может, Вам сделать успокаивающий укол?
– Идите к черту, не нужны мне Ваши уколы.
И я медленно пошла к выходу из отделения, больные расступались передо мной, заговорить никто не осмелился.
В коридоре приемного покоя вместе с Витей сидели уже все мои дети их жены. Владик плакал так, что я подумала, что ему за руль сейчас садится нельзя. Меня посадили в машину, повезли домой, а у меня не укладывалось в голове, что мамы больше нет. Она была рядом с самого моего рождения, как же я буду жить без нее? Что это за жизнь без самого любимого и дорогого человека? Я не могла есть, не могла спать, не могла ни о чем думать. С трудом отвечала на звонки с соболезнованиями. Витя не отходил от меня ни на минуту: буквально кормил с ложечки и водил за ручку. Организацию похорон взяли на себя сваты, родители Иры, и дети – Владик с Егором, организацию поминок сотрудники с работы. Во время отпевания священник говорил о том, что наши души встретятся в другом мире, а я смотрела на мамино родное лицо и не могла поверить, что я никогда ее больше не увижу. Мне было очень тяжело заходить в мамину квартиру, где все с такой любовью было сделано для нее, ее удобства, ее радости. Всех этих предметов совсем недавно касались мамины руки, и вот все эти предметы здесь, а ее самой нету. Мамочка, мамулечка, как же мне без тебя плохо! Я ловила себя на мысли, что услышав какую-то новость думала «Вот маме расскажу», и тут же останавливала себя – нет, теперь уже не расскажу. Я винила себя в том, что не наорала на врачей сразу и они потеряли драгоценное время, может еще можно было успеть что-то предпринять и спасти ее. Моя крестная и мамина подруга, которая приехала из Тамбова на похороны, сказала мне:
– Натуля, не вини себя. Это такая судьба. Можно позавидовать такой легкой и быстрой смерти.
– Зоя Ивановна, но ей ведь был всего 71 год! У нас в родне все женщины долгожительницы, бабушка дожила до 87, а прабабушка до 94 лет. Почему мама так мало пожила? Ведь только все стало налаживаться, жить бы да радоваться!
– Девочка моя, все в руках Божьих, на все его воля.
Мама часто снилась мне, и я просыпалась вся в слезах. Она же не успела даже попрощаться со мной…И вот, словно услышав меня, мама приснилась как раз в годовщину своей смерти. Как будто она заходит в какой-то двор, где я сижу, и я говорю ей:
– Мамочка, что же ты ушла так рано? На свете столько людей, но никто не заменит мне тебя!
– Доченька, такая судьба.
И выходит, закрывая калитку, и с той стороны калитки говорит:
– Благослови тебя Господь.
И уходит.
Я проснулась вся в слезах, не могла успокоиться и на работе, причем было так больно, как будто мама умерла только вчера, а прошел ведь уже целый год! Время лечит, но эта ране не заживает и не заживет наверно никогда.
Глава 14 – Жизнь продолжается
Свет померк для меня, ничего не интересовало, в душе была пустота. Все напоминало о маме, везде были следы ее присутствия: очки на столике возле компьютера, недописанная ею студенческая контрольная, адресованные ей открытки – поздравления с 8 марта. Рука по привычке тянулась к телефону позвонить маме, мысленно я продолжала обращаться к ней.
Дети пытались расшевелить меня, подарили новый мобильный телефон, Витя не отходил ни на шаг, но мне не хотелось никого видеть, никуда идти, ни с кем разговаривать.
Но долго так продолжаться не могло, внешний мир стал активно напоминать о себе. Банк переходил на новую программу, и без меня никак не могли обойтись. Руководство банка попросило выйти на работу на любых условиях – обещали отгулы, премию. Продолжали звонить студенты. Я отказывалась делать им контрольные и курсовые, но были еще дипломники, которым я уже начала делать работы и взяла предоплату. Обязательность, воспитанная родителями, победила: я вышла на работу и потихоньку стала втягиваться в повседневную жизнь. Боль не притупилась, а как бы отошла на второй план, и вступала в свои права вечером или ночью.
Говорят, что беда не приходит одна. Через два месяца после несчастья с мамой, Владика положили на операцию в институт грудной хирургии. Врожденный порок сердца был у него еще с детства, но в Ташкенте я побоялась его оперировать, потому что все нормальные врачи уже уехали из Узбекистана. В Росси с нашей нищетой и семейными проблемами тоже было не этого, вопрос встал со всей остротой во время медицинской комиссии в военкомате. Я ездила с ним каждый год на обследование, но от операции уклонялась – и боялась за него, и не доверяла врачам. А теперь, при очередном обследовании, выявили, что динамика болезни ухудшается и стали пугать наступлением неоперабельной стадии. Сначала его просто положили на обследование, он очень там скучал, и я каждые два-три дня к нему ездила. Садилась после работы на электричку, или ехала в выходные. Хорошо, хоть баночки с едой не надо было возить: на первом этаже была хорошая столовая для персонала, и я возила ему только деньги.
Он с самого детства был худеньким мальчиком с плохим аппетитом, и отказывался есть то, чем кормили больных на завтрак, обед и ужин. Разговоры с лечащим врачом не прибавили оптимизма. Надежды на то, что вместо полостной операции ему поставят зонд, который закроет открытый артериальный проток, не оправдались – не позволяет строение порока. Будет настоящая полостная операция под общим наркозом. Сын держался молодцом, а я совсем перестала спать, не знала, как переживу все это. Утром в день операции заведующий кардиологическим отделением пригласил родителей на беседу. Я приехала с Витей, он взял на работе день без содержания, не хотел отпускать меня одну. Мы стояли в коридоре, ждали заведующего и разглядывали висящие на стенах плакаты – сердце во всех видах и проекциях, кровеносные сосуды, описание сердечных