В России Андрею попадались адепты славянского язычества, представляющие себе дохристианские культы чем-то вроде костюмированного спортивного праздника. Может, язычество у славян и было таким веселым, спортивным и гигиеничным, но от африканского язычества веяло диким первобытным ужасом.
Как-то в деревне в знак большого доверия Андрею показали старую хижину, где хранились не используемые ныне обрядовые предметы: барабаны, копья, щиты, маски. Это были не те полированные, изящные, в меру благообразные маски, которые делают для туристов на Рынке африканского искусства в Сонгвиле. Они были невыразимо страшные, зубастые, рогастые, из потрескавшегося черного дерева. Глядя на них, против воли представлялись мрачные ночные церемонии: ряд темных хижин с остроконечными крышами, костры и факелы, цепочка танцующих фигур в страшных масках, свирепое пение под удары тамтама, ритуальное убийство и пожирание врага, израненная жертва, привязанная высоко на дереве умирать. Когда ислам, не слишком либеральное по европейским меркам учение, пришел сюда, он был здесь воспринят как торжество гуманизма, культуры, справедливости и защиты прав человека. Европейские путешественники и миссионеры, достигшие языческой Африки, составили о ней самое мрачное впечатление. Они не говорили тогда о культурном многообразии, плюрализме, вкладе в цивилизацию, равенстве разных исторических путей. Они не были политкорректны. Они видели «кровавый хаос, грязь, голод, нищету, убожество, безжалостную жестокость, страх, короткую жизнь, полную болезней и опасностей».
Прибывшие марабу были представлены Андрею. Разговор начался, само собой, с оплаты. Марабу назвали цену своих услуг. Андрей резонно заметил, что за такие деньги он может гарантированно приобрести новый насос и не зависеть от неопределенностей колдовского расследования. Марабу признали справедливость аргумента и сбавили. Но и после окончания дискуссии остался непереходимый разрыв между цифрами, на которые стороны были согласны. Тут вмешались рабочие, помнящие о добром имени деревни и чувствующие, что сделка ускользает. Они обязались скинуться и доплатить разницу. Колдуны могли начинать. Андрею и самому было любопытно, как это произойдет. Для начала марабу повели себя не как полномочные представители потустороннего мира, а как нормальные следователи-оперативники. Они собрали рабочих в кружок и стали с ними свободно беседовать, задавая между делом вопросы типа: «Были ли кражи раньше в деревне? А кого подозревали? А кто-нибудь хотел купить насос? А кого ночью видели сторожа?» Потом они отобрали нескольких наиболее плодотворных собеседников и продолжили разговор в более узком кругу. Еще они послали мальчика на велосипеде в Кундугу привезти несколько бутылок сонгайского вина, жуткой дряни, производимой неизвестно где и неизвестно кем, по вкусу гораздо хуже любой советской бормотухи. У Андрея, который как то раз его попробовал, симптомы похмелья начались много раньше, чем симптомы опьянения. Колдуны делали вид, что вино имеет ритуальный смысл, хотя, возможно, это был просто способ развязать языки у людей, ни разу в жизни не пробовавших алкоголя. Уже поздно вечером марабу удалились колдовать в отведенную для них хижину, и ночью (деревня не спала в ожидании) объявили, что имя преступника им известно и что если он сам им не сдастся, они накажут его болезнью, а на его поля, сады, дом и семью пошлют различные неприятности.
Следующий день прошел в напряженном ожидании, однако, никто не пришел сдаваться. Тогда марабу усилили санкции. Вечером они принесли в жертву петуха и зарыли его на обочине дороги. Они объявил, что теперь они приговорили преступника к смерти, а его семью к различным тяжелым болезням. Рабочие натурально тряслись от страха. Они говорили: «Теперь все узнаем. Кто скоро умрет, тот и вор». Вор не стал дожидаться такого конца, и наутро насос обнаружился на дороге, ведущей из лагеря в деревню. Рабочие ликовали. Марабу с достоинством приняли награду и объявили, что снимают наиболее тяжелые санкции. Каждый мог решать сам для себя, что он видел: психологическую двухходовку или торжество мощи потусторонних сил?
НАЦИОНАЛЬНЫЕ ХАРАКТЕРЫ
Этот случай и разные другие и вообще дружная успешная работа сблизили Андрея с рабочими и с остальным местным населением. Языковый барьер он преодолел еще во времена Авы, и теперь постепенно стал свободно разговаривать. Сейчас он стал лучше понимать африканцев, и на их фоне – русских тоже. В традициях классической русской литературы он тоже мог сравнивать русский национальный характер – только не с немецким, а с африканским.
Он смог оценить теперь, какую роль играет школа, начальная и средняя, и какое значение имеет в России ее гарант стабильности – учительский корпус, консервативный, ограниченный, недостаточно современный, низкооплачиваемый, бедный, но честный и непьющий. Умение читать, писать и считать до десяти, которое он воспринимал как существующее само собой, оказывается, само собой не приходило, и здесь масса людей этого не умела. Его уже не удивляло, когда торговец на рынке вынимал калькулятор, чтобы сложить сто и сто франков. Он больше не давал задание землекопу: «Сделайте эту площадку ровной и горизонтальной», потому что таких понятий в головах землекопов не было. Он говорил: «Берите землю отсюда и бросайте туда», а потом говорил, что хватит. Он не говорил сонгайскому механику сделать так, потом так, а потом еще так, поскольку оперативной памяти в мозгах механика хватало только на одну операцию. Он говорил: сделай так, потом позови меня.
Еще африканцы, возможно, из-за скудного кукурузно-рисового питания быстро теряли внимание и часто засыпали на работе, если она не была чисто физической. На пустынной прямой дороге часто можно было видеть машины, свалившиеся в овраг или врезавшиеся в дерево, эти происшествия нельзя было объяснить иначе, чем заснувшим водителем.
Сонгаец, принимаемй на работу, по его собственным словам, всегда все знал и умел, даже если не знал и не умел ничего. Выслушав задание, он всегда говорил, что все понял, но это ничего не значило. Следовало остаться и посмотреть, как он начнет выполнять. Правда, у старых работников это проходило. Они уже не боялись признаваться, что не поняли. Зато, если задание было правильно понято, можно было быть уверенным в его исполнении. Если, скажем, приказать рабочему каждый день смазывать подшипник, то можно было прийти через три года и обнаружить его свежесмазанным. Здесь никто не говорил, получив задание, что оно дурацкое, и пусть дураки его выполняют, что начальник идиот, поэтому слушать его не будем, что пусть работает трактор, думает лошадь, а работа не волк. Эти люди не прошли через Гулаг и не знали алкоголизма в четырех поколениях. Они были воспитаны в простых моральных правилах ислама, которые, хоть и ниже Нагорной проповеди, но уж точно выше лагерных «понятий». Здесь старатель копает шурф, добирается до золота, а потом идет домой отдыхать, положив сверху на яму прутик, показывающий «занято». Никто не тронет его золота, а, если такое случится, виновный будет навсегда исключен из жизни общины. Люди, когда-либо сидящие в тюрьме, встречались здесь исключительно редко, во всяком случае, Андрей таких не встречал никогда.