– А почему здесь нет ленты?
Французские франки, лежащие на столе, были прошиты блестящей металлической лентой, которой не было на черных бумажках. Видно было, что Дмитрий и сам озадачен, он переводил взгляд с денег на бумажки и обратно. Потом он нашелся:
– Там, в банке франки старого образца, без ленты. Но они действительны и сейчас. Давай. Ты платишь шесть тысяч, я все организую. Доход пополам.
– У меня, – честно сказал Андрей – такие штуки не получаются. Если я за это дело возьмусь, оно точно провалится.
Это было правдой. В начале девяностых, когда его старательские деньги еще что-то значили, но кругом уже делались состояния из воздуха, его знакомые просили профинансировать разные идеи, сулящие баснословный выигрыш. Он несколько раз соглашался, но, как правило, все проваливалось. Только потом он понял, что деньги в эти годы делались не из воздуха, а из власти или, в крайнем случае, из криминала.
На этот раз Дмитрий был искренне огорчен отказом. Он даже спросил, не знает ли Андрей поблизости других русских, но Андрей не сдал ему Леонтия. Тот, романтическая натура, мог бы и клюнуть. Они еще поболтали о разном, делясь опытом африканской жизни.
– Кстати, – вспомнил Дмитрий – я в Бельпорте встречал мужика, который тут у вас все начинал и разведывал.
– Кто же это – заинтересовался Андрей.
Дмитрий вынул из бумажника визитку, на которой было написано: Даймонд Стар. Международная компания по разведке золота и алмазов. Виктор Викторович имярек, генеральный директор. Бермудские Острова, Нассау, Набережная королевы Виктории, почтовый ящик номер… Телефона или адреса не было
– Да, – произнес Андрей, отдавая визитку. Больше сказать было нечего.
Наутро, позавтракав, Дмитрий сел на свой мотоцикл, и тот с рокотом увез его навстречу новым приключениям. Проводив его взглядом, Андрей обнаружил вернувшегося с ночной смены Николая, который стоял, задумчиво уставившись взглядом под навес своего вагончика.
– Куда ты так смотришь? Там же ничего нет.
– В том – то и дело, что нет, – рассудительно ответил Николай, – вчера тут насос был.
Речь шла о мотопомпе «Хонда», оставшейся со времен разведки, когда ей выкачивали воду из шурфов, а теперь она использовалась для мелких хозяйственных надобностей. В Сонгае такие насосы очень ценились. С их помощью поливали сады и огороды в сухой сезон, осушали ямы во время добычи золота. Любое крестьянское хозяйство с таким насосом стало бы богатым и процветающим. Почему его украли, было совершенно ясно. Вещь дорогая, примерно полугодовой заработок рабочего, легко продаваемая и всегда нужная. Вообще-то Андрей с Николаем не должны были бросать его на ночь незапертым, но привычка жить без воровства их разбаловала.
По русской привычке, Андрей решил, что, если с воза что упало, то пропало, концов не найти, о пропаже надо забыть, тем более, что имелся электрический насос, который мог делать ту же работу. Однако из соображений общественного порядка – воровство есть случай чрезвычайный и его нельзя не замечать – он обратился к своим рабочим, которые как раз шли на дневную смену.
Рабочие отнеслись к происшествию на удивление серьезно. Сначала все толпой повалили смотреть навес. Смотрели долго и внимательно, затем по очереди один за другим подтвердили, что вечером насос был здесь, а утром его нет, следовательно, его украли. Потом весь день они шушукались между собой, в обеденный перерыв собрались толпой, и после работы снова не расходились. Наконец, делегация из нескольких наиболее авторитетных рабочих направилась к Андрею. Бригадир смены держал речь. Он сказал, что происшедшее преступление бросает тень на всех них, на рабочих, поскольку про них могут подумать, что это они украли, и они сами могут думать так друг на друга, что для них чрезвычайно скорбительно. Это также бросает тень на всю их деревню, поскольку все теперь будут знать, что в их деревне есть вор, и это непоправимо нарушает моральный климат в деревне. Это также бросает тень на весь сонгайский народ, поскольку он, Андрей, теперь может подумать, что среди сонгайцев есть воры. Остальные одобрительно кивали, а потом в разных вариантах повторили его слова. В переводе на русский все это звучало высокопарно и несколько нелепо, но дело в том, что постгулаговский и постсоветский русский язык вообще сильно снижен и неудобен для разговоров на моральные темы… Слово «честь», как писал поэт, вообще забыто, а другие слова, выражающие морально-нравственные категории, в бытовой речи мало употребляются, и используются, в основном, профессиональными жуликами для убалтывания лохов. На сонгайском языке, однако, все это звучало вполне естественно.
Бригадир закончил тем, что происшествие очень серьезно, и надо принять самые решительные меры к выявлению похитителя и возвращению похищенного. Это необходимо сделать, потому что (см. сначала). Если даже Андрей этих решительных мер не примет, то они, рабочие, предпримут их сами, потому что (см. сначала). Андрей с любопытством спросил, какие серьезные и решительные меры рабочие имеют в виду, и получил ответ, что они имеют в виду марабутаж. Следует пригласить сильных марабу, которые и выявят преступников, и они, рабочие, настаивают, что это надо сделать, потому что (…). Андрей решил согласиться.
Сильные марабу жили в одной из деревень на той стороне реки. За ними послали гонца на лодке, и к вечеру следующего дня они прибыли вдвоем, один пожилой и один молодой. Они выглядели точь в точь, как американские индейцы из вестернов: замшевые самодельные куртки из шкур антилопы, обшитые повсюду бахромой из тонко нарезанных замшевых же ленточек, и такие же штаны. Они носили замшевые самодельные мокасины, это были первые сельские сонгайцы на памяти Андрея, обутые не в тапочки на веревочках. На головах возвышались кожаные шляпы, формой напоминающие ту, что носит Робинзон Крузо на иллюстрациях к старым книгам, у молодого шляпа была с пером. За плечами у обоих висели ружья, настоящие музейные экспонаты доколониальной и допромышленной эпохи, оба ружья заряжались с дула, у одного дуло на конце расширялось наподобие воронки, как у аркебуз времен Луи Тринадцатого. Одно имело огромный витиевато выкованный курок, второе, кажется, и не имело курка и стреляло от фитиля. Оба колдуна были перепоясаны ремнями, увешаны кожаными сумками, мешочками, пороховницами или табакерками, ножами, замысловатыми амулетами, браслетами, бусами. Словом, выглядели они впечатляюще.
Марабутаж остался в Африке как часть языческого прошлого, не искорененная исламом или христианством. Все известные Андрею сонгайцы в марабутаж свято верили, независимо от уровня образования, включая атеистически воспитанных выпускников советских университетов. В деревнях профессия марабу обычно совмещалась с профессией охотника, как воспоминание о временах первобытной магии, когда все мужчины были охотниками и ежедневно имели дело с духами и ритуалами. В центре Сонгвиля, между Парламентом и главной мечетью, находился рынок марабутажных товаров, нечто среднее между выставкой охотничьих трофеев и ожившим фильмом ужасов. Там висели и лежали шкуры шакалов, гиен, диких кошек, леопардов, даже львов – всех тех, кого, если верить речам политиков и журналу «Нейшэнел джеографик», строго охраняют и берегут – невыделанные, грязные, засохшие, с вылезающей клочьями шерстью. Грудами лежали рога и черепа с рогами, клыки и черепа с клыками, вернее, не черепа, а отвратительные сгнившие головы. Хорошо смотрелся на прилавке ряд отрубленных обезьяних голов, в полусгнившем состоянии неотличимых от человеческих, и такой же ряд отрубленных полусгнивших рук. А еще были дохлые ежи, сушеные ящерицы, крокодилы, клубки засохших змей и рулоны змеиных шкур, грязные и вонючие хвосты, копыта, кости, засохшие внутренности. Ава как– то рассказала ему, случайно, без намерения удивить, что для особо сложных случаев марабутажа требуются части человеческого тела, но они не лежат свободно на прилавках, а заказываются индивидуально, для чего существует специальная профессия ночных раскапывателей могил на кладбищах. В самых выдающихся случаях, когда требовалась человеческая кровь и свежие органы, по ночам происходили убийства, обычно бездомных бродяг или придорожных проституток.