Арабенда подтвердил это.
— Я знаю, что ты должен был начать думать о твоем отце и его друзьях вождях националистов, как о нерешительных, колеблющихся людях…
Арабенда напряженно ждал, не переставая сохранять почтительное внимание.
— Я все это передумал, — продолжал Раджаб — и решил, что ты прав, что правы твои новые друзья, что пора действовать иначе… Я еще не знаю, как именно, но может быть у тебя и у твоих теперешних друзей есть план, приемлемый для нас. Тогда говори.
Арабенда поднял глаза.
— Я знаю, что ты должен был об этом думать, отец. И поэтому я шел к тебе с уверенностью в том, что ты поможешь торжеству освобождения матери Индии. От тебя и твоих друзей, отец, зависит что предпримет национальное собрание…
— А чем может помочь народу национальное собрание?
— Оно должно сделаться центром движения народа и не расслаблять борьбы, хотя бы и насильственной, а наталкивать на нее…
— Как?
— Пусть оно перенесет свои заседания в Бомбей…
Раджаб внимательно посмотрел на сына, подумал и тихо сказал:
— Да, если становиться на этот путь, то ты прав. Старые взгляды мои еще восстают против мысли о том, к чему это поведет. Но жребий брошен. Ты прав, мой сын!
— Только упорные проповедники сатиаграха воспротивятся этому. Но в таком случае народ останется покинутым, и жертв будет больше.
Раджаб печально потряс головой.
— Вера в сатиаграх рухнула. Кто же не знает, что я наиболее твердо настаивал на бескровной борьбе. Эту веру многолетними преследованиями и своими безрассудными арестами разбило само правительство. Кроме меня, теперь против восстания никто не возражал бы, или возражали бы только из уважения ко мне и вождю махатме[29], который без меня не выступит.
— Значит, отец, ты не осудишь меня за то, что я пошел не твоим путем величественного понимания и долготерпения? — скрывая волнение спросил юноша. — Ты имеешь ввиду, что со мной все может быть…
Подавив внутреннюю муку, Раджаб произнес:
— Знаю я это сын. Но великая река жизни течет и толкает к их берегам детей человечества, не спрашивая, хотят ли этого их отцы. Ты уж определил, где берег твоей судьбы. Благословляю. Буду чувствовать, что это величайший дар, который я делаю тебе. Буду знать и то, что величайший дар мне, каким вообще может человек человека радовать, твое безграничное почтение и твою сыновнюю тоску об отце, я сохраню только таким образом. Может быть ни ты, ни я не погибнем прежде, чем победит народ. И тогда, конечно, счастье освобождения народа искупит все. Иди же, сын, твоим путем. Я знаю, что должен делать я, чтобы деятельность твоя и твоих друзей была успешней. Ваши единомышленники есть в Собрании. Я буду по прежнему чужой им, но действовать буду, как их мудрейший, хотя и чуждый их доброжелатель, пока они не увлекутся ненужной самоуверенностью. Будь уверен в старом отце. И время от времени навещай меня. У меня, ведь, больше теперь никого нет…
— О, отец, — юноша потрясенно склонился к коленям старика.
— Что еще тебе нужно, сын мой?
— Я хочу с одним товарищем скрыто присутствовать на том собрании, где у вас будет решаться вопрос о месте заседаний собрания.
— Можно. Я снабжу вас билетами.
— Кроме того, если ты мог бы ссудить нас деньгами. Мне их немного надо, но для нашей деятельности они необходимы.
— Я переведу на тебя большую часть моего дохода. Вы можете также располагать имением в Бенгалии, оно свободно. Укажешь Додору какое-нибудь лицо для составления купчей, дабы я перед правительством чувствовал себя независимым, если вы устроите там штаб ваших сообщников или убежище вооружающихся.
— Спасибо, отец. Я тебя лишаю почти всего твоего достояния…
Зиминдар сделал спокойное движение рукой.
Отец и сын долгим взглядом людей, понимающих друг в друге каждый порыв, посмотрели еще раз друг на друга.
— Прости, отец! — взял снова за руку отца Арабенда.
— Уходи. Шпионы не должны увидеть тебя, когда ты выйдешь. Войди в соседний двор и через него выйдешь на улицу сзади. Я обеспечил здесь своим друзьям запасный выход. Додор укажет его тебе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Раджаб позвал слугу. Арабенда вышел с ним. Ашутош, взглянув на друга, присоединился к нему.
— Не упал отец духом? — спросил он тихо.
— Нет! Определился отец и способен на великое… Теперь опять надо повидаться с Пройдой, с его единомышленниками, дождаться Тарканатра, и пускай они овладеют и в Бомбее, и в Бенаресе душой каждого индуса, организуют все, что можно, чтобы быть готовым ко всему…
— Давно пора, — сказал Ашутош. — Если бы старые националистические учителя не сдерживали бы население проповедью пассивного сопротивления, то Индия уже давно была бы свободной. Они досопротивлялись!..
— Теперь этого не будет, — констатировал Арабенда.
— Значит будет всеиндийская драка, после которой империалисты уйдут отсюда с побитым горбом. Поплюем поэтому в руки, как делают перед революцией большевики, и пойдем посмотрим, что думают наши бывшие коллеги-студенты.
Семья райота
В фактории сахарных плантаций сагиба Ричарда Пирбека возле Бомбея работает отец Дадабай Банким Рой.
Банким Рой — бывший солдат большой войны сагибов, для которой мобилизовали много индусов, когда инглизмены воевали с германцами. Он был трудолюбивым райотом-крестьянином, но во время войны его семья разорилась на выплаты налогов английским властям за право пользования оросительными каналами. Райот с женой попытался, возвратившись с войны, вывернуться, отдал девочку браманам в храм для обучения в качестве танцовщицы, но, в конце концов, отказался от своего участка и попал на плантацию батраком.
И вот он работает в артели поденщиков под надзором соплеменника-надсмотрщика, ненавистного Гоза-Бабу.
В артели около двадцати человек. Время рабочей горячки: работают по 16 часов в сутки. Подростки и женщины преобладают, и Банкиму даже стыдно работать среди них. Но Гоза Бабу и сагибу Ричарду Пирбеку, проживающему в бунгало возле плантации, не стыдно, что за гроши день-деньской работает здоровый судра. Владения фактории получают прибыль от эксплуатации слабосильных подростков и женщин также, как и от работы мужчин. Ибо если мужчина и поработает больше, то заработает 20–25 анна в неделю, женщина же получает вдвое меньше, а о подростках уже и говорить нечего.
Все знают, что Ричард Пирбек свои доходы считает не по несколько анна, а рупиями, но хозяин фактории сагиб и поэтому поденщики свою долю не сравнивают с его выгодным положением.
Это не мешает проклинать им свою судьбу.
Даже подводчики мусульмане и рабочие, работающие возле давильных прессов фактории и выварочных печей, и то мечтают о лучшем заработке, Они получают по 18–20 рупий, а считают, что им нужно получать по 25–30 рупий. Тогда можно было бы сколько-нибудь сносно жить и, выходя в город, пользоваться хоть раз в неделю удовольствием хождения по рынку. Но это доступно не такой бедноте, как батраки-судра.
Рабочие сагиба Ричарда Пирбека имеют связь с рабочими кожевниками мусульманского заводика. Но и эти кожевники, и рабочие джутовой фабрики, и мукомолы с паровой мельницы, и поденщики маслобоен — все они ругают, каждый своего сагиба Пирбека за лютых надсмотрщиков, за каторжные условия труда, за те гроши заработка, которые не дают сводить им концы с концами.
И только рабочие бомбейского железоделательного завода и хлопчато-бумажных фабрик, на которых надсмотрщики — ученые сагибы, а туземцы — искусные кузнецы, слесаря, инструментальщики, ткачи и прядильщики, — живут лучше поденной чернорабочей бедноты. Они работают двенадцать часов, а получают не меньше двадцати пяти рупий. Правда, недовольны и эти рабочие своими сагибами, но это потому, что они умеют своего добиваться. Ими верховодят националисты и большевики. У них комитеты тайной организации. Они хотят даже захватить в свои руки заводы и плантации, а сагибов прогнать. Если б это им удалось! Но до сих пор большевиков-индусов только арестовывают, и поэтому сагибов приходится слушать, иначе будет плохо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})