не тянуло туда.
— Вся Европа превратилась в какой-то вокзал. Очевидно, это уже навсегда. Повсюду и везде люди только и делают, что ждут поезда. Очереди, всюду очереди. В поездах, в казармах, в окопах. Очереди в кабаках, в злачных местах, в лазаретах и даже на кладбищах. Какое впечатление произвел на вас фронт?
— Шел дождь, — это главное впечатление. Шел дождь. Люди уже давно отощали. Предо мной были не солдаты, а какие-то больные животные. Нас поставили на спокойный участок, где грязь...
— Ах, я знаю все это! Регулярные и назойливые бомбардировки! Опустошенные деревни! Не только солдаты, но и генералы живут, как кроты. Это —- участки медленной жизни и медленной смерти.
— Мы натворили не мало глупостей в окопах первой линии.
— И это мне знакомо! Дерзкие, но неуклюжие нападения, с энтузиазмом и с паникой. Немцы, надо думать, в конце концов, решили дать вам взбучку?
Да, они начали…Начали вас бомбардировать.
— Да! Мои люди магометане. Они умеют безропотно переносить несчастья. Но это несчастье оказалось им не под силу. Они сходили с ума и удирали. Эти прекрасные воины, созданные для атаки, удирали! Им было страшно.
— Всматривались ли вы, какой ужас на лице у солдат, когда они идут в атаку? Один немец добежал до моей траншеи. Его появление так испугало нас, что три человека сразу выстрелили ему в живот. Если бы вы видели этого смельчака! Какое несчастное лицо было у него еще до наших выстрелов. Он так и свалился на нас.
Он покачал головой. Опершись локтем о стойку бара, он раздавил папироску о деревянный бордюр.
— А как чувствовали себя вы? —осторожно спросил я.
-— Я чувствовал ненависть...
— Да, ненависть. Правильно. Охватывает ужасная ненависть ко всему на свете. Что именно больше всего вызывало вашу ненависть?
Я задел этого человека за живое. Он встрепенулся. Речь его стала звучать четко. Он резко поднял голову и взглянул мне прямо в глаза.
— Я ненавижу весь современный мир, — отчеканил он. — Весь современный мир виноват в том, что творится.
Меня не удивили и не смутили эти громкие фразы. Они выражали не мысль, а страсть.
—- И по этой причине вы возвращаетесь в свой старый мир, который только в Африке и сохранился. Вы, значит, отрекаетесь от современного мира?
Он, нахмурив брови, посмотрел на меня, и я увидел, что он даже побледнел. Я почувствовал, что зашел слишком далеко в своих насмешках, и постарался безмятежностью взгляда успокоить его, утихомирить его испуг и гнев.
— Вы, конечно, предпочли бы жить в другую эпоху, — сказал я уже без насмешки в голосе.
- Да...
— А какую эпоху вы избрали бы?
— Не знаю... восемнадцатый век...
~ Война уже и в восемнадцатом веке не была шуточным делом: уже тогда были казармы, полки. Перестрелка из мушкетов, пальба из пушек были неприятны уже и тогда. Дворяне уже обратились в чиновников. То, что творится теперь, началось с восемнадцатого века, с тех пор, как были созданы регулярные полки.
— Вы думаете?
— Ну, конечно! Нет, подымитесь к средним векам, это будет верней. Тогда боевые столкновения велись по строго установленным и, по-своему, гуманным правилам. Бойцов было мало, но они были тщательно подобраны и хорошо снабжены. Ничтожные потери вознаграждались обильными грабежами.
— Вы — чудак.
— Увы, это правда, я преувеличиваю, я идеализирую этих средневековых героев. Война никогда не была чистым делом. Прежде всего, воевали ведь всегда отнюдь не те, кому война нравилась. А те, кому она нравилась, обрушивались с войной не на себе подобных, а на других. В результате — публика, видя, что участвующие в пьесе актеры слишком часто смешиваются со зрителями для того, чтобы грабить их, сама стала лезть на сцену. Публика была вынуждена ввязываться в драку, чтобы спасать свое добро.
— Ну, знаете, грабежи —это делю особое. Они неизбежны, — воскликнул он таким тоном, как будто мое замечание доставило ему удовольствие.
— Ах, мои слова нравятся вам? В таком случае сознайтесь, что то, чем вы занимаетесь в Марокко, это — не что иное, как особый вид охоты.
— Не верьте этому! Вы не знаете!
—- Однако там вы не брезгаете современным оружием? Именно оно дает вам громадное преимущество в тамошней обстановке.
— Это, конечно, верно, — не без раздражения и ворчливо произнес мой собеседник.
— В конце концов, мы все-таки понимаем друг друга. Я, правда, не очень уверен в благородстве войн прошлого, но зато я безусловно уверен в подлости нынешней. В ней-то нет ничего благородного.
— Однако нельзя же забывать...
— Не вздумайте выступать в роли защитника войны, ведь вы ее покидаете.
Он заволновался. Он уже раскаивался, что начал этот разговор. Он готов был поддаться злобе.
— Это война простонародная, — заявил он.
Я знал, что он ухватится за это слово. Ему необходимо было найти какое-нибудь оправдание. Его охватила тоска. Он покидал Францию, и у него была потребность услышать хотя бы от случайного встречного слова оправдания.
У меня самого было такое же чувство. Мне важно было оправдать его, чтобы оправдать самого себя. Ведь и самого меня удивило, когда я осознал, что эта война нравится мне далеко не всегда.
— Это скорей война заводов, чем война армий. Раньше выделывают на заводах массу всякой всячины из железа, а потом все это швыряют друг другу в голову, и притом это делают издалека, не видя врага и не слыша его стонов. Роль человека сведена до минимума. Иной раз разыграется ночное нападение, иногда мелкие стычки, но суть не в этом. Долгая бомбардировка считается удачной тогда, когда те, кто выбросил больше железа, прикончат тех, кто уцелел в своих убежищах. Это вот и есть единственная возможность непосредственного контакта между людьми. Мы очень далеки от той войны, какая описана у Жуанвиля или даже у Монлюка[11].
— Это — война простонародная, — настаивал мой собеседник.
Я решил взять обратно то, что раньше уступил ему.
— Вы находите? Но надо все же признать, что простонародье начало проявлять себя довольно рано. Со времени битв под Азинкуром и Бувинами[12] пехотные плебеи стали портить игру кавалерии. А потом пришла артиллерия, представляющая буржуазию.
Я снова заказал два виски. Мы успели как будто понравиться друг другу.
— Вот еще интересный вопрос, — сказал я, — вопрос о начальниках. В древних Афинах человек, который голосовал за войну, сам отправлялся воевать. Полководцем-избирали того, кто предложил войну, и полководец сражался тогда рядом с остальными воинами. А теперь? Теперь-то начальники своей шкурой