заключенных разных национальностей, среди которых почему-то почти не было поляков и русских. Оставшиеся девять тысяч заключенных отправили в порт Любека – по пятьдесят человек в вагоне, двадцать вагонов в поезде.
Вим оказался в команде, которой предстояло разбирать станки на заводе Deutsche Ausrüstungs Werke, DAW, где шили форму, обувь и все, что предназначалось для Восточного фронта. Его перевели в новый барак. Ему снова пришлось делить нары с двумя заключенными. Хуже всего было то, что ему досталась нижняя полка. Впрочем, спать ему почти не удавалось. Ему приходилось работать до изнеможения. Заключенных подгоняли капо, мастера и эсэсовцы. Конец мучений был уже близок, и никто не хотел упустить возможность дожить до победы.
С помощью кое-каких инструментов Вим разбирал станки и готовил их к транспортировке. У него все получалось благодаря работе в Брунсвике, но он никогда не мог работать достаточно быстро. Охранники целыми днями орали:
– Schnell! Schnell! Быстро! Быстро!
Атмосфера на заводе царила пугающая. Узники почти не получали еды, и им не давали спать. Лагерь должен быть абсолютно пустым.
– Schneller! Schneller! Быстрее! Быстрее!
Вим работал, бегал – и страшился за жизнь. Любой, кто хоть на минуту замешкался, становился жертвой охранников – его избивали не до смерти, как раньше, но достаточно серьезно, чтобы человек страдал от боли, но все еще мог работать. Разобранные станки грузили на телеги, которые тащили к уже готовому товарному поезду. Это была тяжелая работа, и Вим всеми силами старался от нее уклониться.
Это чуть не стоило ему жизни. Вместе с тремя заключенными он толкал по асфальтированной дороге рядом с заводом телегу со станком, весившим не менее двух тонн. Вим больше притворялся, чем действительно толкал. Это заметил эсэсовец и принялся его избивать. С подбитым глазом и синяками по всему телу Виму пришлось толкать телегу под бдительным надзором охранника.
Иногда им все же удавалось немного отдохнуть. Вечерами заключенные рассказывали о том, что с ними происходило. Несколько команд работали в бараках – неплохая работа. Другие очищали лазарет. Они рассказывали самые ужасные истории. Больных оставили предоставленными самим себе на много дней, и выжили немногие. Еще одна команда работала в карцере. Под управлением унтершарфюрера СС Драймана, одного из самых безжалостных палачей лагеря, узники снимали все потолочные балки, установленные в коридоре между камерами. После войны выяснилось, что на этих балках было повешено (или, скорее, удавлено) более двух тысяч человек. Теперь же узники снимали балки и аккуратно красили стены белой краской, словно здесь ничего и не происходило.
Даже ко́злы, на которых множество ни в чем не повинных молодых людей забивали до смерти и которых Виму удалось избежать лишь чудом, сожгли. Особая команда уничтожала административные документы. Бумаги сваливали в грязные мешки с соломой и сжигали. Горючая смесь соломы, бумаги и джута надежно уничтожила все документы концлагеря Нойенгамме.
С каждым днем Вим боялся все сильнее. Если нацисты так тщательно заметают следы, то что же будет с ним? Он слишком много знал. Что произойдет, когда все будет сделано и лагерь будет выглядеть так, словно последние несколько лет был местом отдыха? Он не знал, но планы по уничтожению последних команд уже имелись. Ему повезло, что союзники продвигались так стремительно, что нацистам просто не хватило на это времени.
Эсэсовцы о себе не забывали. Все кухонные принадлежности были погружены в товарные поезда, в том числе и продукты. По ночам заключенные рассказывали о тысячах посылок Красного Креста, которые они грузили в вагоны. Эсэсовцы просто оставляли их себе, позволяя заключенным умирать. Ценные вещи с вещевого склада тоже грузили в товарные вагоны. Нацисты были обычными ворами – с этим были согласны все заключенные. Вим не знал, смеяться или плакать, когда через несколько дней узнал, что даже 2300 ангорских кроликов, живых и здоровых, аккуратно вывезли из лагеря. Большинство поездов направлялись в Вессельбюрен, где жил Макс Паули.
Большинство заключенных уже исчезли. 23 апреля после мучительной поверки, которая длилась целый час, комендант лично увел заключенных с повязками Torsperre. Никто не знал, что с ними произошло.
Больше всего зверствовал Туманн. За семь лет существования концлагеря Нойенгамме не было ни одного успешного побега, и Туманн был твердо намерен не допустить этого и сейчас. Заключенным, которых грузили в вагоны для эвакуации, он ясно давал понять, что, пока британцев здесь нет, власть остается в его руках. Они навсегда запомнят оберштурмбанфюрера СС Туманна, но никогда его не поймают. А для демонстрации своей власти он поймал пару заключенных и отделал их дубинкой до полусмерти.
Уголовникам и асоциальным элементам дали «выбор»: либо сражаться с СС за Фатерлянд, либо получить пулю в лоб. Так удалось завербовать сотни заключенных. Их спешно отправили на север. Лагерь опустел.
Последние дни в лагере для Вима прошли как в тумане. Ему становилось все труднее держаться на ногах и продолжать работать. Он уже не знал, сколько протянет, если союзники не появятся. Может быть, он совершил ошибку, оставшись в лагере.
В субботу 28 апреля вместе с другими узниками Вим, собрав последние силы, загрузил в поджидавший поезд последние станки. Он был совершенно вымотан. Он окончательно выгорел. Он не знал, где находится, сколько сейчас времени, что его ждет. Получив приказ собираться, он собрал последние остатки от посылки Красного Креста, привязал металлическую миску к поясу веревкой и вышел на плац для поверки. Пересчитав заключенных, капо отправили их в товарный вагон. Вим забрался в вагон, сел на пол у стенки и закрыл глаза. Лязгнул засов. У Вима кружилась голова. Ему казалось, что он парит где-то в высоте над собственным телом. А потом пришло забвение.
24
Узники в море
Любекский залив, Германия,
29–31 апреля 1945 года
Через день засовы на дверях с лязгом открылись. Вим постепенно пришел в себя. Солнечный свет поначалу ослепил его, но вскоре резкость зрения вернулась. Вим не знал, спал ли он, сколько времени прошло, был ли он в сознании или пережил дорогу в полной отключке. Ему показалось, что сейчас день. Оглядевшись вокруг, он понял, что его сосед никогда больше не поднимется, и таких в вагоне очень много.
Все остальное не изменилось – те же капо и охранники-эсэсовцы, те же крики и дубинки. Он выбрался из вагона и оказался на каменной набережной промышленного порта Любека. Вокруг царил полный хаос. Моряки, капо и солдаты вермахта орали друг на друга. Никакого порядка. Понятно было только одно: всем по-прежнему управляют эсэсовцы, и поэтому капо суетятся и работают дубинками втрое активнее, чем обычно.
Их разгружали как товар. И живых, и мертвых вытаскивали за ноги. Трупы с глухим стуком падали на набережную, и их оттаскивали к глубокой яме, которую превратили в массовое захоронение. Через полчаса яма была полна, а тела громоздились высокой кучей. Явно пьяный эсэсовец с маленьким телом и странно вытянутой головой для проверки стрелял каждому трупу в голову: Ordnung und sicherheit müssen sein – «Порядок и определенность во всем». Тот, кто оказался на набережной скорее мертвым, чем живым, и не смог подняться достаточно быстро, тоже получал полю в голову. Эсэсовцы спихивали трупы прямо в море.
Поверка на набережной длилась дольше часа. От жажды у Вима пересохли и потрескались губы. Ту воду, что ему удалось захватить с собой, он давным-давно выпил. Наконец притащили большой котел, и заключенные хоть что-то получили. Естественно, это был суп из брюквы. Хотя вкуса у супа не было, но теплая жидкость пошла Виму на пользу. Он решил сэкономить хлеб и сухую колбасу из посылки Красного Креста – ведь никогда не знаешь, что ждет дальше.
Спустился вечер. Несколько сотен заключенных сидели на набережной под навесом зернового склада. Их бдительно охраняли эсэсовцы и моряки с автоматами. Остальные эсэсовцы собрались в огромном здании, и Вим вскоре услышал оттуда пьяное пение и крики. Ящики с вином и едой скрылись в зоне погрузки. На улице быстро холодало. Уже было около десяти градусов – хорошо еще, что не пошел дождь. Над заключенными высилась огромная башня элеватора высотой метров в двадцать. Казалось, что огромный великан изучающе смотрит на порт. Перед ними простиралось море. Заключенным оставалось лишь