прокручивал в голове варианты, понимание ко мне так и не пришло. Все сложилось бы иначе, останься мама во дворце. Или появляйся рядом вместо подлых игр в перевороты. Она ведь готовилась, долго планировала свою месть ненавистной стране, превратившуюся для нее в тюрьму. Пусть просторную и необъятную. Но все равно это камера, откуда нет выхода.
— Для той, кто якобы защищал меня, ты довольно часто покушаешься на мою жизнь сейчас и в прошлом, — холодно ответил я. — Нападение вчера тому доказательство. Или смерть от руки предателя лучше, чем гибель от сердечного порока у трехлетнего ребенка?
— Иногда даже я не могу все предугадать, — дернула плечом мама, затем бросила на меня таинственный взгляд из-под ресниц. — Вчера сдохнуть должен был твой брат. Этот жалкий ублюдок, рожденный от порочной связи Николая с магичкой.
— Мама…
— Неужели не осознаешь, насколько опасен для тебя Влад? Куда сильнее, чем я и все революционеры вместе взятые! Твой отец держит его как замену. Если ты не оправдаешь ожиданий…
— Перестань! — рявкнул я, и огоньки дрогнули от порыва ветра.
До меня дошло, что сколько бы я ни кричал, маме все равно. Хоть горло сорви, она бы проигнорировала. При любом удобном случае обязательно бы его озвучила, а потом ждала реакции.
Как сейчас. Шумно вдыхая густой воздух, наполненный ароматами церковной смеси, мама ловила каждой клеточкой тела мои эмоции. Чем больше, тем лучше. Ведь они обнажали душу, делали меня уязвимым перед ней, отцом и народом. Врагами, коих стало не счесть.
Я взял себя в руки, призвал к спокойствию, укротил пламя в крови. Ни к чему распыляться, мы здесь не для этого.
— Зачем ты пришла? — я повторил вопрос. — Отца обсудили, мое покушение тоже. Про Влада я слышать не хочу, уж прости. Из всей семьи лишь он один остался верен мне и ни разу не подорвал доверия.
Будь у мамы брови, они бы изогнулись в немой насмешке. Я уверен.
— Надолго ли?
— Насколько хватит. Люди в принципе не идеальны. Продаются и покупаются за деньги, власть, любовь. Так что я не исключаю любого исхода в наших отношениях.
— А ты, — мама наклонилась вперед, медная прядь качнулась в опасной близости от свечного пламени. — Сколько стоишь ты, Алексей?
Я бросил взгляд на дрогнувший огонек, затем накрыл пальцами и сжал фитилек. От жара мгновенно запекло кожу. В том месте, где попал воск, неприятно заныло. Но боль принесла облегчение, очистила разум и показала дальнейший путь. Мне не составило труда ответить на вопрос, который так ждала мама.
Она ведь неспроста его задала. Неужели считала, что и здесь я ей уступлю?
— Сердце. Верни, и мы в расчете.
Я поднял голову и ненадолго потерялся в искрах пламени, что плескался на дне темных зрачков. Будто смотрел на глаза бездны, откуда ко мне тянули руки создания хаоса. Их стоны и крики слились в единую мелодию, сопровождаемую матовой и несколько холодной звучностью флейты. А потом вовсе утонул в нежности, растворился в светлых, блестящих переливах.
Откуда?
Оглянувшись, я никого не заметил. Исчез даже послушник, а в храме остались только я, мама, свечи и мрамор. Ледяной и неприступный, но сквозь который доносились эти странные звуки.
— Все-таки я надеюсь, что ты благоразумен и передумаешь, — ткани чуть колыхнулись, мне почудилось, словно мама плыла по воздуху.
— Цена проигнорирована, — сухо констатировал я. — Могла бы и не спрашивать.
— Отчего же? Сердце ты получишь, но лишь исполнив мою маленькую просьбу.
Интонация звучания вновь изменилась. Стала ниже, будто хрустальный ручей смыло паводком. Исчезло трепетное журчание под старой корягой. Лишь грязь, бурелом и горы мусора, сквозь которые с трудом пробивались истощенные потоки.
— Я уже сказал, что не стану тебе помогать, — я нахмурился. — И если не остановишься, то следующую встречу мы проведем в тюремной камере. Тебя арестуют и доставят в Петропавловскую крепость, где ты проживешь остаток дней в молитвах за свою прогнившую насквозь душу.
Короткий смешок стрелой вонзился в тело, хотя и не причинил вреда. Просто неприятно, такой легкий дискомфорт. Но я-то считал, что давно пережил детские обиды. Ни слова, ни действия матери не тронули бы меня.
Вторая ошибка за сегодня. Или уже третья?
— Скоро ты поймёшь, что до сих пор я действовала умеренно, сын мой.
Я невольно усмехнулся. Умеренно? Похоже, у нас разнились мнения о методах борьбы за власть.
— Нет, мама, — резко оборвал я. — Твоя «умеренность» слишком дорого обходится стране. В прошлый раз чуть не погиб целый город, а что будет завтра?
— Милый, — стук каблуков эхом разлетелся по храму, когда мать обошла канун, — политики часто принимают непопулярные решения ради всеобщего блага. Но ты и сам все знаешь.
Ответа не последовало. Я развернулся и поспешил на выход, пока в спину толкал горький смех матери. Он закружился, затем вторил треску свечей и песнопениям вьюги за стенами храма. А потом исчез, когда я толкнул массивную дверь и окунулся в дерзкую прохладу зимнего дня. Оборвался так внезапно, что я недоуменно обернулся.
Мамы не было, зато раздались громкие крики на улице.
— Ваше высочество!
Ко мне бежал Баро, поскальзываясь на промерзшей брусчатке. За ним двое охранников, в одном из которых я узнал водителя. Жгучий ветер хлестал по их щекам, сбивал с ног, подхватывал полы шинелей.
— Ваше высочество, вернитесь в храм! — Баро махнул рукой, а за спиной что-то полыхнула.
Тройка пентаклей из младшего аркана расплылась тенями, затем стремительно обогнала охрану и поспешила в мою сторону. На помощь. Туда, где столпились зеваки и прохожие. Одни доставали смартфоны, другие негодующе покачивали головами, третьи переговаривались и показывали пальцами. Они смеялись и возмущались, но никто пересек невидимую черту.
Границу, за которой танцевала она.
Хрупкая девушка в струящемся белом платье двигалась в такт мелодии флейты. Наряд казался таким прозрачным, что я бы с легкостью принял его за иллюзию. Метель перебирала невесомую, словно паутинка, ткань, юбка облепляла стройные ноги. С каждым шагом, движением и поворотом босые ступни все больше увязали в снежном покрове.
Но незнакомка не боялась ледяных прикосновений. Она вся жила мелодией, игнорировала и прохожих, и окружающий мир. А потом утянула за собой меня. Я потерялся во времени и пространстве, забыл вообще, где нахожусь и зачем.
Ровно до тех пор, пока флейта не прервалась и смоляные пряди упали