Читать интересную книгу Конец января в Карфагене - Георгий Осипов

27.06.2009

ОГРОМНЫЙ ФОТОПОРТРЕТ

Одно дело рассказывать кому-то, другое — писать на бумаге неизвестно для кого. Выпили, вспомнили, посмеялись, что еще надо? Проблема в том, что тех, с кем можно выпить, о чем-то вспомнить, тем более посмеяться, осталось не так много. Впрочем, это еще полбеды. Они ведь и пьют, и помнят, и смеются совершенно одинаково. Не говоря уже про внешность. Еще носил волос остатки он. Я зрел на нем ход постепенный тленья. Ужасный вид! Как сильно поражен. Им мыслящий наследник разрушенья.

Три безобидных желания грозят обернуться такою морокой, что сразу возникает четвертое — в любую минуту отправить собутыльника туда, откуда он не так уж недавно появился. Можно, конечно, вылить полбутылки в раковину и, регулируя напор воды, изобразить дружеский смех с помощью крана. Конечно, можно. Прошлое моих сверстников, настолько оно нетвердое — сравнимо с неумело размятой папиросой. Подул в мундштук, и все вылетело на ветер. А без твердого прошлого какой агент? Неиспачканный человек сам не знает, чего хочет. Шпионаж — это профессия, и он для нее не годится. Под шпионажем следует понимать позитивное пьянство без особого вреда кошельку и здоровью, если и то и другое у вас имеется.

Техническую сторону я совсем не умею, боюсь, придется ограничиться в общих чертах. Тем более меня и близко не было, когда бедняге Джону… Далеко не у каждого отыщется знакомый с таким именем, если за окном 1973 год. Даже если вызвать, куда следует, и под гипнозом (смотреть прямо на графинчик) задать пару вопросов гражданину, а он, как в анекдоте про голого человека с гитарой, будет загублено твердить: «Нет у меня Джона, нет!»

Мне не по плечу писательский реализм тех, кто очень хочет видеть книги со своим именем. «Спускаюсь в фиш-энтенглмэнт под Манхаттеном. Вентили с вот таким диаметром! У нас на фабрике в Тухачевском такие же стояли (при этой мысли воспламеняется хуй) — от америкосов. Туго вертятся. До сих пор мозоль. Горжусь — два мозоля. Один от многописания, другой — фабричный. Оба трудовые. Рыбный зал. На прямоугольниках из пиг-айрона (он более тугоплавок, не зря я литейщик со стажем) вот такие рыбины. Разламываешь рыбину — мясо дымится. На диво крепкий скелет — скелет хищника. К нему бы мой мышечный корсет. Мясо рыбины пахнет как элитный грасс, обморочно. Я не чужой человек в царстве балета…»

— Неудивительно.

«… мне знаком ряд балетных танцоров и балетных критиков…»

— Неудивительно, Хурдалей Бруклеевич, Вы и дирижировали как пизда.

* * *

У Глафиры был знакомый по имени Джон. Есть, согласитесь, сложные темы, их чорта с два напоешь, несмотря на полнейшую узнаваемость. С другой стороны, некоторые дауны, говорят, знают наизусть до сорока опер. Или, например, мулла. Лично мне не у кого спросить, воет ли он всегда одно и то же, или каждый раз по-разному.

Выявить у призрака знакомые черты — все равно что правильно спеть трудную мелодию. Испорченная вещь держится в воздухе долго, не желая умолкать. Неточно составленный демон принимает оскорбительный вид. От того и другого хочется выбежать, хлопнув дверью.

Рыжее лето, рыжая форма рядовых солдат, желтизна квасных бочек. Остроугольные башенки вокзала. Романтически застыли цистерны с вымазанными люками. Глафира и Джон в немодных шведочках пьют сухое из одинаковых стаканов: «Можем потом зайти к Гарику, хай молодой тоже послушает». Оба выглядят старше своих восемнадцати лет благодаря обычной одежде и коротким прическам. Передавая мне какое-нибудь малюточное мнение насчет музыки, Глафира иногда добавляет: «Это — от покойного Джона», или «Джон сказал «клево». Мимо неподвижных цистерн движутся пустые платформы другого состава. Глафира берет со столика коробку с катушкой внутри и, шутя, делает вид, что суёт ее за пояс штанов. Придется нести в руке. Джон, тряхнув рыжей чёлкой, достает из заднего кармана смятую пачку сигарет «Новость». Джинсы Miltons, этикетка со слоником.

Они не предупредили, что придут. Действительно, как будто с поезда. Только что приехали с гастролей по области. На самом деле, от Джона до меня метров триста. Он ни на чем не играет. В обществе рыжего зомби музыкальный Глафира больше смахивает на инженера в командировке. Официально он ремонтирует электробритвы. Это мне Лёва Шульц накапал.

В сумерках идет Глафира с бас-гитарой в чехле. А мы с Нападающим стоим и курим на углу между стадионом и тюрьмой. Поздоровались. Нападающему Глафира понравился. Сразу видно, музыкант и с юмором. Мы собираемся съездить в ДК Абразивного завода прослушать все три отделения на танцах, где играет этот бэнд.

Дом Джона стоит все там же, почти такой же на вид. Четыре этажа, в духе Нападающего. Полуподвальный магазинчик «Продукты», покупал там сигареты. Самое интересное и загадочное происходило этажом выше. По вечерам, в кухонном окне, практически в одной и той же позе. Само собой, это была не чувиха (причем тут это), но мы с Навозом часто любовались. Это был профиль джентльмена с усиками. Волосы распрямлены бриолином и зачесаны назад. Подавшись вперед, он что-то делал обеими руками. Навоз утверждал, что с такой внешностью он непременно должен кого-нибудь «рэзать» или «душiть». Внизу, ниже подоконника, стоит табурет, на нем таз (Навоз говорил «мисочка»), туда-то и вытекает кровь из перерезанного горла. Скорее всего, тот мужчина в кухонном окне не подозревал, что похож на итальянского психопата. «Крови! Крови!» — орут такие во французских комедиях. А внизу, где батарея, перекупщик Пиня Вайс рвал английского еврея… Этот с усиками, в майке, конечно никакой не «пиня», скорее — типичный сектант-мусульманин с Кавказа.

— Знаешь, отец, — говорю я Навозу. — По-моему, этот человек за стеклом никого не «рэжет».

— А шо-ж он тогда делает? А, отец?

— По-моему, он что-то «жярит».

— Ага! Шо он, по-твоему, может «жярить»? Только «пэчень» своей очередной «жертви»!

* * *

Перепрыгивая через потоки дождевой воды, текущие по Красногвардейской вниз, к Слободке, ко мне подбегает Короленко:

— Надо?

— Естественно. Только зачем ты его так согнул?

— То до меня так слаживали. Держи. Подарок.

— Точно?

Короленко ничего не ответил и прыжками удалился в сторону дома, где появлялся Адольф. Я ступил в подъезд, и развернул подарок. С одной стороны голая чувиха в воде с кувшинками. Ради нее и сберегал кто-то. А на обороте — Мэнсон. Волосы вьются на ветру, в кармане рубахи — очиненные карандаши. Текст — по-французски. Три лысых черепа, свастика на лбах. Девушки, девушки милые, каких только я не видал. Поговаривают, будто Шукшина убили за то, что он исказил образ Губошлепа. Вдруг оттуда вылезло что-то непонятное… Как одна-две вещи Высоцкого среди сплошной иностранщины. Я повесил Мэнсона над письменным столом. Заходит Глафира. Присмотрелся и спрашивает: «А это на хуя?» — «А ты хоть знаешь, кто это?» — «Знаю. Рецидивист, который организовал банду из девок и пел под гитару пошляцкие песни».

Глафира отступил подальше, чтобы иметь возможность жестикулировать. «А за это, — он ткнул пальцем в уродов со свастиками, — могут и…» Он изобразил пальцами решетку перед глазом. Диез, означает на полтона выше. Вдруг оттуда вылезло… Трудно привлечь внимание к тому, как то, что вылезло, возвращается в прежнее место. Коротко бросают: «заправься» и отворачиваются. Технически изобразить, как Рыжий Джон свалился в цистерну — для меня совсем невыполнимая задача.

Знойный ветер треплет запоздало-длинные волосы Мэнсона в калифорнийской пустыне. Знойный ветер шумит пыльной листвою тополей по обе стороны широкой, уходящей в бесконечность улицы Гоголя… В детстве он, говорят, ушел раз в степь искать «конец света», и его нашли и привезли домой только случайно. Кто в детстве уходит искать «конец света», тот уж никогда не сумеет найти дорогу к благам жизни.

* * *

Наконец-то я понял, почему так призрачно выглядел живой Джон, когда сидел в вонючих носках и слушал «Кактус». Зачем они с Глафирой слонялись без цели тем июльским днем, не зная куда себя деть. В том числе и кисляк на вокзале, где от цистерн разит, как от сапог. Дело в том, что Джон уже тогда служил в армии, и приехал на побывку! Все, кто вырвался оттуда на время, держатся скованно, словно понимают, что их исчезновение из «вооруженных сил» навсегда чревато недопустимыми сбоями бессмысленной, но тревожной жизни, которая ждет их после демобилизации. Возможно, Глафира с помощью магии мечтал получить фендер-джазбас или красотку в стиле Анжелики, а вместо этого с того света явился рыжий Джон, друг уходящей юности. Вдруг оттуда вылезло что-то непонятное… И его надо чем-то развлекать.

Примечательно, что среди певиц не было таких, чтобы нравились внешне. Джоплин — урод, в «Шокинг Блу» что-то неотстиранно-отталкивающее, а Грейс Слик — просто на хуй никому не нужна. В упор не видят. И это был правильный подход, без привилегий, кстати. Сузи была более понятна, но сильно орала. Когда не желают замечать кумиров на чужбине, открывается больше приятных свойств у тех, кто рядом.