— Так значит, ты ему любимую марку погубил?
— Не бойся, как погубил, так и восстановил.
5
— Я, понимаешь, спешил под дождем, я, понимаешь, переживал! — возмутился в соседней квартире Иванов. — А я марку, оказывается, возвращал не человеку, а жулику!
— Жулику? А ну, бери свои слова обратно! Пинцетом проткну за такое оскорбление!
Руки Ложкина тряслись, в уголках рта появилась пена.
— Моя марка и твоя марка — копии или не копии?
— Похожие марки, и всё тут. Совпадение!
— Совпадение в луже не валяется. Рассказывайте всё, а то созову филателистическую общественность. Ни перед чем не остановлюсь!
— Ничего не знаю, — сказал Ложкин, отводя взор в сторону, к комоду.
— Ладно, — произнес устало Иванов. Он подобрал со стола свою марку, к которой уже не испытывал никакого душевного расположения, и отступил в переднюю, откуда объявил: — Первым делом поднимаю Гинзбурга. С ним едем к Смоленскому, оттуда прямым ходом к Штормилле — нашей совести и контролю.
Ложкин упрямо молчал.
— Вам больше нечего сказать? — спросил на прощание Иванов.
— За всю мою долгую жизнь… — начал было Ложкин, но голос его сорвался.
В иной ситуации Иванов пожалел бы старика. Но дело шло о серьезном. Если в Великом Гусляре кто-то научился подделывать такие марки, как «перелет Леваневского», значит, в будущем коллекционеру просто некуда деваться.
Иванов решительно спустился по лестнице, вышел во двор, кинул последний взгляд на освещенные окна Ложкина. Дождь не ослабел, капли были мелкие, острые и холодные. Иванов подошел к воротам.
— Стой! — раздался крик сзади.
Ложкин, как был, в халате, выбежал из дверей шатающимся привидением.
— Не губи! — закричал он.
— Нет, пойду, — упрямо откликнулся Ипполит Иванов.
— Не пойдешь, а то убью! Вернись, я все объясню! Клянусь тебе памятью о маме!
Эти слова заставили Иванова остановиться. Вид Ложкина был жалок и нелеп. Халат сразу промок и тяжело обвис. Ложкин стоял в глубокой луже, не замечая этого, и Иванов понял, что если не вернуть старика в дом, то он обязательно и опасно простудится.
— Хорошо, — сказал он. — Только без лжи.
— Какая уж тут ложь! — ответил Ложкин, отступая в дверь. — Это все Коко виноват, крокодил недоношенный!
6
— Слышишь, как тебя называют? — спросил Удалов. Он стоял у окна и наблюдал сцену, происходившую под дождем.
Коко соскользнул со стола, ловко вскарабкался по стене на подоконник и высунул длинное лицо в приоткрытое окно.
— Слышу, — сказал он. — Но не обижаюсь. Хотя мог бы и обидеться.
— С крокодилом сравнение не понравилось?
— При чем тут крокодил? Неблагодарность человеческая не нравится.
Внизу собеседники скрылись под навесом подъезда, и сквозь шум дождя до Удалова доносились быстрые, сбивчивые слова старика:
— Этот крокодил мне Леваневского хвостом смял, понимаешь? Прилетел, извините, с другой планеты, напросился в гости, весь чай дома выпил, чуть ли не нагадил.
— Вот именно, что чуть ли не… — согласился обиженно Коко. — Варвары…
— Ну, я его прижал, — слышен был голос Ложкина. — Я ему сказал кое-что о космической дружбе. Он у меня закрутился, как черт на сковороде…
— Он в самом деле на крокодила похож? — спросил Иванов.
— Хуже.
— Крокодилов не встречал, — заметил негромко Коко. — Но теперь обязательно познакомлюсь.
— Нет смысла, — ответил Удалов. — Хищники эти крокодилы.
— На, говорит он мне, — слышен был голос Ложкина, — возьми копирку. И дает мне машинку. Небольшую. Заложи, говорит, в нее любой листок бумаги и свою попорченную марку. Через минуту будешь иметь точную копию. До атома. Починишь марку, говорит, вернешь мне машинку. Понимаешь?
— И починил? — спросил Ипполит Иванов.
— Точно такую сделал. Без обмана. У них там, в космическом пространстве, какой только техники нет, страшно подумать! Они ею буквально кидаются.
— Лучше бы с нами поделились. Мы с такими машинками замечательное бы производство наладили.
— Не хотят, — сказал Ложкин. — Невмешательство у них. Желают, чтобы мы сами. А на самом деле скопидомничают.
Коко обиделся:
— Какое он имеет моральное право судить…
— Погоди, — перебил его Удалов.
— Значит, починил и вернул? — спросил Иванов.
— Грех попутал, — признался Ложкин. — Я одну марку сделал. А потом еще одну захотел. Так, на случай обмена. Понимаешь, у Гинзбурга в обмене антивоенная серия лежит, ты ведь знаешь.
— Знаю, — вздохнул Ипполит.
— Пойми меня правильно. Сделаю, решил я, еще одну марку, для Гинзбурга. И ему приятно, и мне польза. Марка ведь не поддельная. Марка настоящая, скопированная на уровне космических стандартов.
— Стыдно, — сказал Иванов.
— Еще как стыдно. Но удержаться невозможно.
— А я вот под дождем пошел к вам марку возвращать.
— И не говори. Ну ладно, сделал я еще одну, а потом вспомнил о Штормилле. Помнишь, что у Штормиллы в обмене лежит? Забыл? Беззубцовый Дзержинский у него лежит!
— Помню, — произнес Иванов.
— Ну, ради этого стоило еще одного Леваневского сделать?
— Погодите. Сколько же вы Леваневских отшлепали?
— Уже всё, уже остановился. Что, разве я не понимаю всей глубины моего морального падения?
— Так завтра же Гинзбург своего Леваневского Штормилле покажет. И всё, и где ваша честь?
— Вот именно, — сказал Коко. — Где честь?
— Я только Штормилле отнес, — сказал Ложкин. — А гинзбурговскую марку я по дороге потерял. Тебе она на глаза и попалась.
— Ваше счастье, что попалась, — заключил Иванов твердо. — Все равно надо было остановиться.
— Да я и остановился! Я же сегодня приборчик Коко возвращаю.
— И всё?
— И всё.
— Ну и возвращайте. Немедленно! А Леваневского мы разорвем!
— Вот молодец! Нравится мне этот Иванов, — проговорил Корнелий.
— Погоди с выводами, — ответил Коко.
— Верну. А Леваневского, может, рвать не будем? — спросил Ложкин заискивающим голосом. — Беззубцового Дзержинского я уже в коллекцию положил. Когда еще попадется! Да и ты себе оставь. Марка хорошая, настоящая. До атома.
— Нет, — сказал Иванов уже не так уверенно. — Все равно я обязан проинформировать Штормиллу.
— И расстроишь его смертельно. Он же сейчас живет в наслаждении, что выгодный обмен со мной совершил. А как узнает, что ему делать? Оставаться без Леваневского?
— Конечно, так.
— Постой-ка, — сообразил Ложкин. — Может, ты хочешь на эту машинку взглянуть? Может, тебе еще какая из моих марок нужна? Я быстренько копии сделаю. Задаром. И нет в том обмана и жульничества. Помню, ты консульской почтой интересовался. Интересовался, да?
— Нет, не буду я в этом участвовать, — сказал Иванов.
— А ты и не будешь, — ответил Ложкин. — Только поднимемся ко мне, поглядишь на машинку, чайку попьем. Ладно, а? Я совсем промок. Заработаю из-за тебя воспаление легких, помру еще.
— Если так, то поднимемся, — согласился Иванов.
Хлопнула входная дверь.
7
— Нам бы тоже не мешало чайку выпить, — сказал Коко Удалову.
В мгновение ока галактическая ящерица перемахнула на стол.
Удалов был задумчив. Он несколько раз подходил к окну, прислушивался, не хлопнет ли дверь, а Коко откровенно над ним посмеивался.
— Не спеши, — говорил он. — Твой Иванов уже совращен.
— В каком смысле?
— Изготавливает марки честным способом.
— Он не такой человек, — возразил Удалов. — Он под дождем чужую вещь хозяину понес.
— Это была для него непонятная ситуация. Он знал, что в таком случае положено делать. А в ситуации сомнительной он легко поддался уговорам Ложкина, который чувствует, что морально погиб, и сейчас идет на все, чтобы только нейтрализовать свидетеля.
— Ты рассуждаешь, будто про уголовников, — обиделся Удалов.
— Да какие они уголовники! Обыкновенные люди. Пока соблазн невелик, они честные, а как соблазн перейдет через допустимые пределы, они уже начинают шататься, как тростник на ветру.
— Грустно мне, что ты такого низкого мнения о землянах.
— Почему низкого? Нормального мнения. Кстати, уже одиннадцатый час, спать пора. Послушай, Корнелий, ты мне сделаешь личное одолжение?
— А что?
— Зайди к Ложкину, возьми копирку. Мне ее уничтожить надо. Сам понимаешь.
— Может, ты сам сходишь?..
— Могу, конечно, ты не думай, что я тебя принуждаю. Только вот спина что-то побаливает, радикулит опять одолел.
И пришлось Удалову идти к соседу за машинкой, понимая притом, что хитрец Коко сделал это не случайно: хочет он, чтобы Удалов собственными глазами убедился, насколько моральный облик отдельных жителей нашей планеты оставляет желать лучшего. И Удалов пересек лестничную площадку, злой на Коко, злой тем более на Ложкина с Ивановым. И он, хоть и надеялся в глубине души, что коллекционеры мирно пьют чай, сам себе не верил, и потому, как только Ложкин приоткрыл дверь, Корнелий отстранил его, метнулся в комнату и увидел, как Иванов пытается прикрыть телом машинку, кляссеры, марки, все орудия преступления.