телевизора, и даже при тусклом свете, горевшем над барной стойкой, было отчетливо видно, сколь недовольным, сердитым, хмурым и одновременно растерянным выглядит его лицо.
— Ты где пропадала? — пытаясь говорить спокойным тоном, произнес Дмитрий.
Маришка остановилась.
— Тебе не все равно?
— Не все равно, раз спрашиваю! Отвечай! — казалось, вот-вот — и терпение взрослого человека лопнет.
— Ты мне не отец, чтобы командовать! — перешла в оборонительное наступление школьница.
— И все же я за тебя отвечаю! — Дмитрий еще раз попытался быть разумным и строгим.
— Никто об этом тебя не просил! — Маришка же, напротив, была нацелена продолжать дерзить.
— Ошибаешься! Твоя мать просила!
Дмитрий, всегда выделяясь подчеркнуто невозмутимой разумностью и опрятностью, ровным нравом, необыкновенной любовью к себе красивому, вдруг встал, подошел к ледяной колючей глыбе с белыми кучерявыми волосами, обнял ее за плечи, погладил по голове и интуитивно с нежностью спросил:
— Маришка, что случилось?
И, надо же, угловатый ершистый подросток, у которого на пороге зрелости уже угадывались небольшие упругие бугорки под джинсовой курткой, вдруг растаял, и из глаз потекли ручьи горьких слез.
— Ну, ну… Хватит… Ничего не случилось? Кто тебя привез? — мужчина вдруг почувствовал, как надо себя вести с падчерицей в трудном переходном возрасте.
— Джи с его отцом Ником, мы раненого кенгуренка спасали… — наконец промолвила Маришка, вытирая слезы.
— Кенгуренка? Откуда? — недоумевал Дмитрий, пораженный больше не известием о спасении зверька с неизвестными австралийцами, а тем, куда подевался тот маленький робкий и беспомощный ребенок, который еще недавно бросался на руки к отцу.
— В парке Модбери… — Девочка, смутившись, словно и она ненароком вспомнила объятия отца, отодвинулась от отчима и устало побрела к холодильнику, чтобы утолить жажду молоком.
— Модбери? Как ты туда попала?
— Пешком, потом на автобусе.
— А мама?
— А что мама? Приехала пьяная, как всегда…
— Понятно. Не волнуйся, я поговорю с ней.
— Попробуй. Ладно, я иду спать!
— Спокойной ночи!
— И тебе…
Минуты спустя Маришка, лежа в кровати, в полном изумлении от того, что удалось избежать бесполезных нравоучений и разборок, закрыла глаза. События удивительного дня с дивным ущельем, ухоженными парками, раненым кенгуру и обаятельным красавчиком Джи еще долго мелькали в голове, и она улыбнулась, как не улыбалась с того самого дня, когда видела папу в последний раз.
Меж тем Дмитрий погрузился в размышления о трудностях воспитания детей, без всякой разницы, родных или приемных. И у него на это был собственный взгляд. Давным-давно, тысячу лет назад, жил он в маленькой хрущевской квартирке пятиэтажного дома на окраине Могилева с отцом, неслышным, незаметным, стареньким и довольно потрепанным. Из года в год все вокруг строилось и развивалось, появлялись новые микрорайоны, заводы, дороги, что-то делал, зачем-то жил и его родитель. Дима рано лишился матери, толком и не знал, отчего так произошло, по словам отца, из-за какого-то несчастного случая. Каждое утро в семь часов папа уходил, чтобы в пять вечера вернуться, повесить на гвоздь ключ и через темный зловещий коридор пройти на пятиметровую кухню. Вскоре оттуда начинало очень скверно пахнуть чем-то резким и вонючим, запахи доносились до каждого угла, отчего хотелось закрыть глаза, уши и нос, а когда и это не помогало — сбежать к тетке Галуше, которая непременно накормит домашними пельменями под ласковые напоминания:
— Сиротинушка ты мой!
Подрумяненная дородная тетушка Галуша, с коричневыми волосами под ободком, была приветлива и ласкова не только с сиротой Димочкой, но и со всеми соседями по подъезду, вежливо раскланиваясь каждый раз, вовсе не ожидая услышать приветствие в ответ, и только при виде отца ее губы сухо поджимались, взгляд становился стеклянным, будто пронизывал насквозь. Чем занимался отец после дурно пахнущего ужина? А Бог его знает. Домашняя его жизнь, ничем внешним не проявляемая, была никому не нужная, а потому и не ведома. И когда маленький Димка нарушал его затворничество, возвращаясь сытым, заставал одну и ту же картину: полная авоська пустых винных бутылок венценосно стояла на кухонном столе, обрамляя немытую сковороду с деревянной разделочной доской и щербатый нож с остатками хлеба. Мальчишка интуитивно стремился к чистоте, поэтому рвался вымыть посуду и пробирался к мойке, из которой вода чуть текла, но, если крутануть посильнее, тут же срывался кран, и тогда струя воды била всегда неожиданно не в лицо и на руки, а куда-то высоко в сторону и вкось. К тому времени папаша спал на старом диване мертвецким сном, чтобы снова утром в семь уйти и вернуться вечером в пять. Проходила зима, наступала весна. И ничего не менялось. Ни первый снег, ни трели весенних птиц, ни громкое мяуканье мартовских котов, ни крики соседских мальчишек, играющих в футбол, ни басистый звон огромной мусоровозки по субботам, ни иные звуки многообразной городской жизни отец как будто не видел и не слышал. Ни зима, ни весна, ни лето с осенью не оказывали на его образ жизни ровным счетом ни малейшего влияния.
Но вот однажды, не успел родитель развести на кухне привычный смрад, замешанный на слиянии запахов жареной несвежей селедки с кислой капустой, как в дверь звучно постучали. На пороге показалась достойная целевая комиссия из районного отдела образования в составе трех ее членов во главе с маленькой щуплой дамой в очках. Почему именно эта дамочка оказалась главной, Димка понял сразу по ее крикливому визгу, похожему на визг карманного мопса. Нескладного огромного пожилого мужчину с мешками под глазами и шумной одышкой мальчик не воспринял всерьез, поскольку тот стоял в коридоре в роли безучастного стороннего наблюдателя. Третья гостья из комиссии была необычайно широка в плечах, она продолжала торчать в дверях, словно боялась застрять в проеме, и лишь невозмутимо отсвечивала оттуда ярко-красной помадой на крупных губах.
Чего не скажешь об отце, который был пленен и поражен чрезвычайно, а главное, выбит из долголетней колеи. Он поверг себя в мелкое, постыдное бурчание, однако его попугайское словоблудие в беспрестанном волнении не добавляло ему маломальского веса. Димка так и не понял, чего было в том волнении больше: искреннего непонимания, отчего проверяющие вдруг нарушили его привычный устой, грубого воспрепятствования в приготовлении дурно пахнущей пищи или длительного воздержания от употребления тринадцатиградусных «чернил». Маленькая шумная тетенька в очках резво исследовала все щели хрущевской квартирки в поисках предметов роскоши, иначе как было объяснить факт ее проникновения в одиноко стоявший стол со сломанной ножкой и старый топчан, на котором по обыкновению спал Димка.
Когда все стихло, папаня какое-то время покрутился по квадратным метрам, успокаиваясь, но вскоре нутро взяло вверх, и все в этот день