жаль.
— Я — нет!
— Так и есть.
— И между нами ничего нет!
Его брови приподнимаются, разоблачая мой блеф.
— Хорошо, — бормочу я. — Может быть, есть маленькая, крошечная искра. Но это всё!
Он просто смотрит на меня. Смотрит и смотрит, пока моя жизнь не растворится в воздухе и не уплывет прочь. А потом он говорит простым голосом, от которого у меня замирает сердце:
— Это нечто большее, и ты это знаешь, Джемма.
Большее?!
— Но… я тебе даже не нравлюсь, — протестую я.
— Неправда.
— Ну, ты мне даже не нравишься.
— Джемма, — его рот дёргается от удовольствия. — Помнишь, я говорил, что ты ужасная лгунья?
Дерьмо.
— Но… — теперь я действительно хватаюсь за соломинку. — Ты не ходишь на свидания, — напоминаю я ему, отчаянно пытаясь поверить собственным словам. — Ты больше ни во что большее не ввязываешь.
— Это правда.
Несмотря на себя, я чувствую, как моё сердце сдувается, как воздушный шарик недельной давности.
— Может быть, это потому, что я не делал этого с тобой.
Мой рот открывается, когда равное количество надежды и страха устремляется обратно в мою грудь, наполняя этот чёртов шар, пока он не угрожает лопнуть. Пульс тарабанит в моих венах, я встречаюсь с ним взглядом, в то время как панические мысли проносятся в моей голове: о нас, о прессе, о его кузене-слизняке…
— Но… — я с трудом нахожу нужные слова. — Мы не можем…
— Джемма, — его голос твёрд, и, когда я смотрю на него, его глаза тоже. — Дыши.
Я киваю, пытаясь дышать, но меня немного пугает тот факт, что Чейз только что сказал, что хочет большего, что бы это ни значило, потому что это, вероятно, худшая идея, учитывая, что ни у кого из нас никогда не было нормальных отношений, насколько я знаю.
Чейз чувствует, что мне нужно время, чтобы всё обдумать, и не давит на меня. Вместо этого он плавно меняет тему, позволяя мне снова дышать.
— Пора поговорить о Бретте.
Наверное, это плохой знак, что я предпочла бы обсуждать социопата, а не статус наших отношений, верно?
Ну, что ж.
Отодвигая мысли о большем на задний план, я делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться.
— Ладно. Выкладывай.
— Я рассказывал тебе о Титане, — он контролирует свой голос, хотя я всё ещё чувствую скрытые потоки сильного гнева.
Гнев и боль, хотя он никогда бы не признался, что чувствует их.
И снова мне приходится бороться с желанием обратиться к нему.
— Это был первый раз, когда Бретт взял что-то у меня. Во всяком случае, что-то важное, — рука у моей головы сгибается от напряжения. — До Титана между нами всегда была конкуренция, но в основном это были мелочи, ничего необычного — борьба за моё место в команде по гребле, борьба против меня за пост президента класса, распространение слухов обо мне, чтобы саботировать мои дружеские отношения. Ничего экстремального, просто стандартное семейное соперничество.
— Угу, — говорю я, думая, что ничего из этого не звучит для меня стандартно. Вообще.
— Но после того лета внутри него словно что-то высвободилось — он перестал пытаться скрыть свои манипуляции, свои попытки причинить мне боль и стал почти… откровенным, — вздыхает он. — Мы оба учились в одной и той же школе-интернате для мальчиков в Род-Айленде. Однажды ночью я протащил девушку в свою комнату против правил. Все в Академии делали это — мы все смотрели в другую сторону, прикрывали друг друга спинами, когда дело доходило до прикрытия мониторов в зале, — его голос дрожит от гнева. — Кроме Бретта. Он сообщил об этом, вместе со всеми другими моими неосторожностями, директору. И когда этого оказалось недостаточно, чтобы очернить мою успеваемость, он проявил изобретательность. Возбудил обвинения в мошенничестве с моими учителями, обвинил меня в краже его эссе, в том, что я заставлял его делать мою домашнюю работу угрозами и принуждением. Полная чушь, конечно, я получал лучшие оценки, чем он когда-либо, так что, если бы я собирался жульничать, это не было бы с него — но это посеяло семена сомнения в умах школьного совета настолько, что они поверили ему, когда однажды он появился в медицинском крыле с подбитым глазом и ушибленными рёбрами, извергающий ложь о том, что я выбил из него всё дерьмо. Я этого не делал, независимо от того, как часто я думал об этом, но это не имело значения. Меня исключили за хулиганство в середине нашего выпускного года. Дедушка чуть не отрёкся от меня, — Чейз качает головой. — Есть ещё кое-что, но в это не стоит вдаваться… я думаю, ты поняла идею.
Я киваю в подтверждение и на этот раз не могу остановиться, я протягиваю руку и кладу её ему на колено. Он напрягается от прикосновения, но через несколько секунд я чувствую, как его мышцы расслабляются под моими пальцами.
"Он не привык, чтобы его утешали", — думаю я про себя. Непривычный к мысли, что кто-то может протянуть руку, чтобы дать, а не взять, ничего не требуя взамен.
Это ужасно печальное осознание.
— Прости, — шепчу я, моё сердце немного разбито из-за него.
— За что? — спрашивает Чейз, не сводя с меня глаз. — Это не твоя вина, Джемма.
— Я знаю, это просто… — мой взгляд падает на мою руку, выглядящую хрупкой и тонкой на его колене. — Я знаю, каково это — быть разочарованным семьёй — людьми, которые должны любить тебя безоговорочно. Это предательство всего, что делает нас людьми. Откровенно говоря… это гребаный отстой. Мне жаль, что тебе пришлось пройти через это, вот и всё.
Мои глаза находят его, и я вижу, что они любопытны, полны мыслей, о моём прошлом или о его собственном, я не знаю. Его рот сжат в строгую линию, а мышцы под моими пальцами снова стали твёрдыми, как камень. Спустя долгое время молчание между нами становится тяжёлым, и я начинаю беспокоиться, что он сердится на меня за вторжение в его воспоминания. Я опускаю взгляд, пока жду, что он скажет мне, чтобы я отвалила, пошла домой, заблудилась.
Он не делает этого
Спустя непродолжительную вечность я чувствую, как шевелятся пальцы в волосах у моего виска. Это не так уж много, всего лишь один, простой взмах прядей, но я знаю, что это его способ сказать спасибо, даже если он не готов произнести слова вслух.
Он откашливается.
— Даже исключения, организованного Бреттом, было недостаточно, чтобы повредить моим шансам в Гарварде, что ещё больше разозлило его. Он не рассчитывал на известность имени Крофт. По правде говоря, я мог бы быть преступником, иметь