ловит меня. Он наклоняется ещё ближе, я не думала, что это возможно, но каким-то образом ему это удаётся, и я наблюдаю, как улыбка исчезает с его лица, его черты искажаются в хмурое выражение всего за несколько секунд.
Сердитый звук вырывается из его горла.
Я с трудом сглатываю, внезапно сожалея о своих необдуманных словах. Конечно, я имела в виду их, но мне не нужно было говорить их и попадать в неприятности. Снова.
Он наклоняется, его голос низкий:
— Извини, на секунду мне показалось, что ты сказала, что пойдёшь домой и забудешь, что это вообще произошло, — ворчит он, его глаза сверкают.
Я вздёргиваю подбородок выше.
— Твой слух в полном порядке. Похоже, проблема в том, что ты слушаешь.
Дерьмо.
Я сделала это снова. Видимо, я пропустила урок о том, как думать, прежде чем говорить в детском саду.
— Джемма, — произносит он угрожающе.
— Чейз, — издеваюсь я. — Отпусти меня.
— Нет, пока ты не признаешь, что здесь что-то есть.
— Зачем мне признаваться в том, что не соответствует действительности?
Его горло снова издаёт сердитый хрип.
Упс.
— Джемма, я не играю с тобой в эту игру.
— Как раз-то ты и играешь в игры! — недоверчиво говорю я. — Ты и твой кузен-гонзо там, наверху.
— Мы уже проходили это, — его челюсти сжимаются сильнее. — Он опасен. Это не игра.
Я фыркаю.
— Может быть, ты слишком остро реагируешь.
Прежде чем Чейз успевает ответить, Джим из отдела технического обслуживания прерывает его.
— Я собираюсь попробовать выполнить удалённый сброс настроек, чтобы запустить лифт. Это займёт самое большее пять — десять минут. Если это не сработает, мне придётся вызвать пожарных. Просто держитесь крепче, хорошо? Мы быстро с вами разберёмся.
Пожарные? Чёрт!
Чейз не двигается и не замечает, что Джим его перебивает.
— Чейз! — я хлопаю ладонями по его плечам. — Разве ты не слышал Джима? Отпусти меня! Мы должны выбраться отсюда.
Он молчит, и мускул снова тикает на его щеке. Вместо того чтобы обратиться к тому факту, что нам нужно срочно покинуть лифт, он бормочет:
— Я не слишком остро реагирую.
— Господи, — простонала я.
Очевидно, мы не уйдём, пока этот разговор не закончится.
— Правда, опять?
Он смотрит на меня с каменным выражением лица.
— Ладно, будь по-твоему. Но ты можешь поговорить с пожарными, когда они приедут, — я пытаюсь пожать плечами, но слишком сильно прижимаюсь к стене, чтобы пошевелиться. — Всё, что я знаю, это то, что Бретт казался мне очень милым. Конечно, может быть, он немного напряжён, но разве не возможно, что ты проецируешь на него свой собственный гнев и ненависть? — спрашиваю я. — Я хочу сказать, да, он, вероятно, привёл меня туда только для того, чтобы поссориться с тобой, но, возможно, на этом всё и закончится. Сомневаюсь, что он действительно собирается что-то со мной сделать.
— Ты ничего об этом не знаешь, — огрызается Чейз, ярость, которую я никогда раньше не слышала, пронизывает его тон.
— Я знаю, что до того, как ты туда приехал, у нас был совершенно нормальный разговор об искусстве. Да, твоему кузену нужно остудить пыл его пристальных взглядов, мне всё равно, сколько у тебя денег, это просто невежливо, и да, был странный, короткий намёк касательно чистокровных скакунов, но в остальном это была совершенно нормальная деловая встреча.
Я так занята разговором, что не замечаю, как он полностью замер от моих слов, каждый мускул в его теле застыл в напряжении.
— Правда, Чейз, ты слишком остро реагируешь на всё это.
Я замолкаю в тишине. Через мгновение он прерывает её, и его голос такой напряжённый, такой гортанный, что я едва узнаю его:
— Что ты сказала?
По шкале от 1 до злости он пролетел мимо грани, когда всё видят в красном цвете, и приземлился на уровень кипящей крови.
— Эм, — чёрт, я снова пищу. — Что, может быть, ты слишком остро реагируешь?
Его немигающие глаза впиваются в меня безжалостным взглядом, от которого у меня по спине бегут мурашки.
— Чистокровные скакуны, — говорит он, и я могу сказать по чистой ярости в его голосе, что он всё ещё немного раздражён.
— Эм…
— Джемма, — я боюсь, что пар начнёт вытекать из его ушей. — Я не собираюсь спрашивать снова.
Ладно, может быть, он более чем немного раздосадован.
Я снова сглатываю.
— Я не знаю! Он только начал говорить о том, что знает тебя лучше, чем кто-либо, и как он может читать тебя, а потом он рассказывал мне о лошадях твоего дедушки.
Я тяжело дышу, пытаясь выдержать его взгляд, но, честно говоря, это пугает меня до чёртиков.
— И? — подсказывает он, слегка встряхивая меня. — Что ещё он сказал?
— Чейз, ты меня пугаешь.
— Хорошо, — говорит он, не извиняясь. — Что ещё он сказал?
Я хмурю лоб, перебирая воспоминания о моём разговоре с Бреттом, который почему-то кажется состоялся вечность назад после всего, что произошло в этом проклятом лифте.
— Он сказал, что у тебя была любимая лошадь. Жеребец. За исключением того, что ты не хотел, чтобы он знал, что это твой любимец, поэтому ты ездил на нём только тогда, когда Бретта не было дома.
Я делаю глубокий вдох.
— Что-нибудь ещё?
— Только то, что ты не умеешь делиться, — я вздрагиваю, вспоминая его точные слова. — И что ты всегда боишься, что он украдёт твои любимые игрушки.
Чейз впадает в совершенное молчание, его глаза работают с мыслями, которые я не могу расшифровать, его челюсть сжата так сильно, что он, вероятно, собирается сломать зубы. Не то, чтобы он заметил, он заперт так глубоко в своей голове, что лифт, вероятно, может сорваться с тросов и упасть обратно на дно шахты без его ведома.
Я даю ему целую минуту, прежде чем снова начинаю говорить, и когда я это делаю, мой голос звучит мягко.
— Чейз.
Он смотрит на меня затравленными глазами.
— В чём дело? — шепчу я, мои слова едва слышны.
Он немного колеблется, затем с видимым усилием разжимает челюсти.
— Ты думаешь, что это игра. Ты думаешь, я слишком остро реагирую, — он делает глубокий вдох через нос, его глаза не отрываются от моих глаз. — Когда-то я думал о том же самом. Когда мне было шестнадцать, я не хотел видеть то, что было прямо передо мной, не хотел видеть его таким, какой он был. Чем он является.
Я жду, зная, что он ещё не закончил.
— Мой конь, Титан, был чистокровным жеребцом. Тёмно-чёрные, крепкие мускулы, больше шестнадцати ладоней. Подарок от дедушки на мой семнадцатый день рождения. Он сказал, что