Еще более приятно было бы утащить прочь ее саму, но царевна и думать об этом не желала.
— Я знаю свои обязанности, — сказала она. И встала, маленькая, прелестная и отважная в своей прозрачной рубашке. — Теперь я готова.
Нофрет уже набрала побольше воздуха, чтобы вступить в спор, но отказалась от такой мысли. Может быть, здесь есть рука Бога или сила истины. Хочет она или нет, но все будет только так. Ее госпожа могла бы бежать, если захотела бы. Но она не в силах предотвратить или хоть как-то изменить веление судьбы.
Ни один хетт не любит чувствовать себя беспомощным. Даже раб. В один прекрасный день, поклялась себе Нофрет, она увидит, как дорого царь заплатит за то, что намеревается совершить сегодня ночью. Очень дорого — возможно, всем, чем дорожит.
17
Служанка молодой царицы могла приготовить ей постель, уложить ее как можно соблазнительней к удовольствию мужа. Но едва он вошел, с вызывающим видом, неловкий, нелепый как всегда, Нофрет пришлось уйти. Она должна была уйти: здесь распоряжался царь.
Вероятно, ее госпожа хотела, чтобы она осталась, но ничего не сказала. Она не сводила глаз со своего мужа — своего отца, своего царя. Нофрет подумала о маленьких беззащитных созданиях и о кобрах и удалилась — спокойно, как человек, охваченный леденящим гневом.
Она всю ночь просидела возле двери, прислонившись к стене, обхватив руками колени. Дверь была тяжелая и хорошо пригнана к косякам. Изнутри не доносилось ни звука — ни болезненных или сладостных стонов, ни смеха или плача. Ничего.
Нофрет кожей чувствовала, как медленно звезды поворачиваются к рассвету. Солнце начинало пригревать, обещая жару. Она начала клевать носом и вскоре заснула.
Стража стояла за пределами царских покоев, за три двери отсюда. Царские слуги либо спали, либо разошлись по своим делам. Никто не бродил вокруг, не пытался подслушать или подсмотреть. На этой свадьбе не было никаких шуточек, как и на всех предыдущих свадьбах царя.
Друзья и приятели Сменхкары допекли Меритатон так, что она едва не плакала, но смеялась вместе со всеми, очарованная своим мужем и возлюбленным. Их первая брачная ночь превратилась в сплошную головокружительную пирушку, и невеста лишь на рассвете пришла в себя в объятиях довольно ухмыляющегося мужа.
С Анхесенпаатон не происходило ничего подобного. Когда солнце уже поднялось высоко над горизонтом, Нофрет толкнула дверь. Удивительно, но она была не заперта.
В комнате царил полумрак. Большинство ламп догорело. Только одна еще мерцала, пожирая остатки масла. Было душно, пахло духами и еще чем-то, напомнившим Нофрет о козлах. Ее замутило.
Царь отодвинул занавески с окна. Ставни были распахнуты, и лучи солнца проникали внутрь. Он лежал в солнечном квадрате, лицом вниз, и молился, как обычно, совершенно не замечая, что происходит вокруг.
Анхесенпаатон еще спала. Свернувшись клубочком, с пальцем во рту, она казалась еще моложе, чем была. Нофрет не хотелось трогать ее, будить и видеть выражение ее глаз.
«Может быть, — подумала она. — Может быть…»
Напрасная надежда. Простыни были в крови, засохшая кровь темнела на бедрах Анхесенпаатон.
Ярость, дремавшая в Нофрет всю ночь, собралась в холодный твердый комок где-то в середине. Она пристроилась на полу возле постели и ждала, пока ее госпожа не вздохнула, потянулась, открыла затуманенные сном глаза.
В них не появилось ничего нового: ни страдания, ни покорности поражения. Анхесенпаатон всегда пробуждалась немного сердитой, глядела кругом хмуро, зевала и потягивалась, расправляя каждую мышцу, словно кошка.
Она увидела человека на полу. Его было трудно не заметить: царь занимал все освещенное место. Выражение ее лица не изменилось: не смягчилось и не напряглось от злости. Царица всего лишь легонько вздохнула и села.
— Думаю, сегодня утром мне надо принять ванну, — сказала она очень спокойно и безупречно сдержанно.
«Чужая, — подумала Нофрет. — Совершенно чужая».
Анхесенпаатон-царица совершенно не изменилась по сравнению с Анхесенпаатон-царевной. Она исполняла свои обязанности в супружеской спальне без жалоб и ничего не рассказывала Нофрет. Та и не спрашивала, не желая ничего об этом знать.
Возможно, для египтян такие вещи действительно не имели значения. А может быть, Анхесенпаатон была еще слишком ребенком, чтобы это ее волновало.
Нофрет, достаточно взрослая, чтобы знать то, что должны знать женщины, сама не испытала того, что делает из девушки женщину. Отделавшись когда-то от своего хозяина в Митанни, она не позволяла ни одному мужчине приблизиться достаточно близко, чтобы ее невинность оказалась под угрозой. Это было проще, чем казалось многим. Раб — никто и ничто. Но на рабе, принадлежащем царице, лежит отсвет ее неприкосновенности, по крайней мере, в Египте.
А может быть, Нофрет была слишком нехороша собой на египетский вкус. Стражники любили называть ее кошечкой и делать разные предложения, но они все были дураки. Остальные, насколько она знала, даже не глядели на нее.
Это радовало. Плохо было только то, что каждый вечер ей приходилось оставлять свою госпожу в супружеской спальне.
Царь надолго задержался в Фивах после похорон и свадеб. Нофрет считала его лентяем; где-то расположившись, он терпеть не мог двигаться с места. Удивительно, что он вообще когда-то покинул Фивы и, мало того, построил город в необжитом месте между Фивами и Мемфисом. Может быть, и в самом деле, так приказал его Бог.
В Фивах, как и в Ахетатоне, Нофрет нашла время, чтобы осмотреть город. Девушка не ходила в царство мертвых и не заводила знакомств с живыми жрецами и строителями, обитавшими там. Она видела слишком много смертей, а апиру в селении строителей под Ахетатоном слишком смутили ее. Здесь она устремилась лицом и умом к городу живых.
У нее не появилось никаких новых неожиданных друзей. Здешним козлам не случилось убегать, чтобы помочь ей обрести друга. Но чудес было предостаточно, а на базарах торговля шла с тех времен, когда Египет был еще юным.
В Фивах обитали боги. В Ахетатоне — ни одного. Все было выжжено сиянием Атона.
Здесь, хотя по приказу царя и правил Атон, Амон до поры до времени помалкивал. Он не был ни уничтожен, ни изгнан. Нофрет чувствовала его присутствие в камнях мостовой под ногами, улавливала его запах в воздухе, похожий на запах разогретого полотна или приношений, сжигаемых на алтаре.
Но алтари были холодны, храмы опечатаны и покинуты. Однако Амон жил. Люди не забыли своего Бога. Его именем клялись на улицах, поминали всуе в притворной ярости базарных перепалок, этим именем или одним из его других имен называли друг друга: Рахотеп, Мерит-Амон, Неферура. Нофрет, из духа противоречия по отношению к царю, купила у разносчика, торговавшего на ступенях молчаливого храма, амулет — изящную вещицу из синего стекла, называвшегося фаянсом, изображавшую человека с рогами барана. Он сделает ее чадородной, объяснил торговец, настороженно поглядывая в сторону царских стражников, даст ей сильных сыновей и защитит от настырных любовников.