Ричард молчал, пытаясь уловить связь.
— Как зовут твою мать? — спросил Иван Леонтьевич.
— Хелен Редсворд, герцогиня Глостер.
— А по-русски Елена. А деда твоего, ее отца, как звали?
— Саймон… — произнес Ричард.
Он понял. Теперь ему все было ясно. Теперь он наконец узнал, за что весь свет так ополчился на него. Ведь он сын графини Воронцовой, которая, сбежав от мужа, без развода, уехала в другую страну и вышла замуж там. А он, Ричард, который всю жизнь гордился своим происхождением, бастард.
— Нет, — покачал головой маркиз. — Этого не может быть. Я… мой отец. Нет! А как же Владимир Дмитриевич? Он принимал меня в своем доме, словно близкого родственника.
— В какой-то степени так оно и есть, — мрачно заметил Шаховской.
— Но князь Андрей Петрович, — не сдавался Ричард. — Он ничего мне не сказал. Почему?
— Герцог был его другом.
— Но это ведь не причина. Он принимал меня и оберегал, словно собственного сына.
— Елена была его крестница, — сказал Шаховской. — Андрей Петрович любил ее, как собственную дочь. Конечно, ты для него как родной.
В ужасе от услышанного, Ричард выбежал из дома Шаховского, сел на коня и помчался обратно — к Конногвардейскому бульвару. Уже поднявшись на крыльцо, он развернулся и пошел прочь. Ричард не знал, куда он идет и что ему теперь делать. Он был совершенно один в незнакомом городе, городе враждебном, полном врагов и злоязычников. И этот город — северный и мрачный — не смог покорить сам Наполеон!
Всю свою жизнь Ричард безмерно гордился своим высоким происхождением. Он сын герцога Глостера, двоюродного дяди королевы. Теперь же он знал правду о себе, и эта правда заключалась в том, что его мать изменила своему законному мужу, а плод этой измены есть он, Ричард.
Бастард!
Как раньше Ричард презирал людей, которые родились вне брака! Он смотрел на них свысока, жалостливо и снисходительно. Теперь же выходит, что он сам такой же, как они, незаконнорожденный ребенок…
Был поздний вечер, когда Ричард вернулся на Конногвардейский бульвар.
Ему было тяжело и хотелось поговорить. Ричард пошел в библиотеку, там горел камин. Вся комната была затянута густым дымом. Редсворд уже хотел было кричать «Пожар!», когда почувствовал, что дым отдает табачным ароматом. Приглядевшись, маркиз увидел, что в кресле сидел Петр Андреевич и курил трубку.
— Это вы, — обрадовался Ричард, — я рад, что встретил вас здесь.
— Добрый вечер, маркиз, — улыбнулся молодой князь и кивнул на кресло подле камина.
— Я вам не помешаю? — спросил Редсворд, прежде чем сесть.
— Нисколько, — покачал головой Петр Андреевич.
— Мне казалось, вы думаете о чем-то личном.
Но молодой князь лишь вновь улыбнулся и произнес:
В густом тумане одиноко утопая,В дыму табачном предугадывая жизнь,Я дифирамбы грустно сочиняюИ славлю гордость, благородство, героизм.
Пустые звуки, глупости, бравадаПонятья те для нынешнего века,Где честь — необъяснимая шарадаДля разума и дела человека.
— Пушкин? — уточнил Ричард.
— Суздальский, — поправил Петр Андреевич и улыбнулся.
— Вы правда так думаете? — серьезно спросил маркиз. — Что в наши дни не осталось людей чести?
— Увы.
— Но как же ваш отец, как же Владимир Дмитриевич?
— У моего отца много тайн, — задумчиво произнес молодой князь. — Что же до Воронцова — здесь я с вами согласен. Но он единственный человек, которого я знаю, кто в любой ситуации поступал как должно поступить.
— И поэтому он несчастен, — сказал Ричард.
— Нет, маркиз, вы заблуждаетесь. Человек чести не может быть несчастен.
— Сегодня я был у Шаховского. — Редсворд запнулся, подбирая слова. — Он все мне рассказал. Вы знали правду обо мне, Петр Андреевич?
— Я знал, маркиз, — серьезно ответил Суздальский.
— И ничего мне не сказали?
— Я дал слово до срока сохранить эту тайну.
— Но я думал, что мы с вами друзья.
— Так и есть, — сказал Петр Андреевич, — но и друзьям порой приходится лгать — ради их же собственного блага.
— Но вы держали в секрете тайну моего рождения — мою тайну! — воскликнул Ричард.
— Маркиз, я это делал, чтобы вас же уберечь.
— От чего? — в недоумении произнес Редсворд. — Впрочем, не важно. Что мне теперь делать?
Вопрос прозвучал неуверенно, устало и как-то беспомощно. Петр Андреевич взял своего друга за руку и крепко сжал ее своей стальной ладонью. Ричарду сделалось больно.
— Собраться, Ричард, — твердым голосом сказал Петр Андреевич, — не смейте унывать!
— Но мой отец… но я же бастард…
— Отставить эти сопли! — резко оборвал Петр Андреевич. — Вы что, забыли? Вы сын герцога Глостера. А стало быть, вы не можете быть бастардом — по рождению. Вы его сын, единственный наследник.
— Но моя мать…
— Ричард, право, хватит! — Молодой князь, кажется, был рассержен. — Вы дворянин, а ведете себя как кисейная барышня. Это вам не к лицу, маркиз!
— Теперь я должен уехать из России, — обреченно склонил голову Ричард.
— Уехать означает сдаться, отступить. Это, маркиз, как-то мелко, не по-мужски.
— А что вы предлагаете? Остаться?
— Уехать вы всегда успеете, маркиз, — успокоил друга Петр Андреевич. — Но что вы скажете, если оставите здесь любовь всей своей жизни?
Возможно, Петру Андреевичу и не следовало говорить этих слов, ведь он не знал, к каким последствиям они могли привести. Но, привыкший говорить правду, он не мог сказать что-то другое.
Ведь те беды и несчастья, которые готовы были обрушиться на Суздальских из-за молодого маркиза, казались молодому князю разумной платой за счастье своего друга. Петр Андреевич знал, что он рискует.
Он понимал, что ради Анастасии княгиня Марья Алексеевна будет готова выписать Бориса из полка обратно в Петербург. Он понимал, что дуэль — если таковая случится — может стоить ему самой жизни. И все же Петр Андреевич был твердо уверен, что любовь — высшее благо и ради нее возможно пожертвовать жизнью.
Ведь где-то в глубине своей души Петр Андреевич все же любил, хоть и самому себе в этом не признавался.
Глава 14
Столкновение
— Не червь ли в вашей розе, Сомерсет?
— Не шип ли у твоей, Плантагенет?
— Да, тонкий, острый, чтоб стоять за правду.
Твою ж неправду пожирает червь!
Уильям Шекспир
Весь вечер и следующим утром князь Шаховской мерил шагами гостиную собственного дома. Что он наделал? Он рассказал мальчику — наивному честному мальчику — позорную, постыдную правду его рождения.
И с какой целью? Чтобы он перестал ухаживать за Анастасией. Но не слишком ли он оказался жесток к несчастному юноше, который, в конце концов, не сделал ничего дурного, за исключением того, что появился на свет при столь неприличных обстоятельствах? За это его могла упрекнуть Марья Алексеевна, но Иван Леонтьевич был слишком добр.
Так зачем же?
Генерал от инфантерии Шаховской принадлежал к числу редких людей, которые сначала думают, а уже потом действуют, и притом очень уверенно. Он обещал княгине Марье Алексеевне, а слово свое Шаховской ценил превыше всего на свете. К тому же роман Ричарда и Анастасии, каким бы он ни был страстным, не смог бы — Иван Леонтьевич был в этом уверен — принести молодым людям счастье.
И все же вмешиваться, и притом так грубо, было очень гадко, думал князь, барабаня каблуками по паркету своей гостиной.
Внезапно открылась дверь, и без доклада вошел князь Андрей Петрович. Суздальский двигался быстро и очень уверенно. Остановившись в нескольких шагах от Шаховского, он грозно посмотрел на него и пророкотал:
— Ты посмел открыть мальчику тайну его рождения!
— Андрей Петрович, я лишь рассказал ему то, что знал, — покачал головой генерал.
— А кто тебя об этом просил, Иван Леонтьевич? — гневно осведомился Суздальский. — Уж не княгиня ли Марья Алексеевна?
— Андрей Петрович, княгиня не имеет к этому никакого отношения, — спокойно произнес Шаховской. Хоть он и клял Марью Алексеевну за ее просьбу, но предпочитал делать это наедине с собой. Вовлекать же женщину в любую распрю — даже буде она там замешана — генерал считал поступком бесчестным.
— Стало быть, — заключил Суздальский, — ты действовал по своему разумению.
— Так точно, — подтвердил Шаховской.
— А знал ли ты, что мальчик находится в России под моим покровительством?
— Я это знал, Андрей Петрович, — твердо произнес Иван Леонтьевич.
— Тогда какого черта ты все ему рассказал, втайне от меня? — Андрей Петрович нахмурил свои волчьи брови.