— Давай сбегаю.
Сычев поднял с пола стакан, встал из-за стола и обратился к присутствующим:
— Нет, граждане, гульнем как следует. Пошли прямо к водке-е!
— Шумел ка-амы-ыш, деревья гы-ну-лись! — запищал Виктор.
До шинкарки, торгующей по ночам водкой, надо было идти через все село. Шло все так, как наметил Сычев: сначала с песнями протопали по селу, вызывая и собирая всех, кто встречался или выглядывал из сеней. Потом толпой возвращались с водкой и, уже сидя на земле, продолжали пить.
Ночь была пьяная.
Поутру каждый искал, где бы похмелиться. А когда узнавали, что у Сычева пьют, направлялись к нему, говоря про себя: «Черт с ними, с дорезками! Все одно от них толку нету!» Но Сычев не просил дорезков: он притворился пьяным и беззаботным. Только никто не заметил, как утром под сараем он шептал Виктору Шмоткову:
— Вот тебе червонец! Езжай. Как только козинцы придут делить землю, скачи сюда во весь дух! Скачи и кричи, как сказано. Будет сделано — будет тебе еще червонец! Понял? Будем друзьями, Витя. Вовек не забуду.
А Виктор уже и «лыка не вязал». Он мутными глазами уперся в Сычева и, еле выговаривая, заверил:
— Я тоже, С-мен Тр-рфимщ, в-авек не забу-у… А энтих, козинских, на мор-ре буем бить. На мор-ре их.
Пьянка продолжалась без Виктора.
Федор видел пьяных и слышал пьяные песни, но не мог догадаться, в чем дело. Прибежала домой Зинаида и, запыхавшись, сказала:
— Федя! Сычев поит всех водкой. Что-то не к добру. Кричат и про тебя, а чего — не разберешь.
— Что за охальники! Сеять надо, а они пьют, — сказал вошедший Сорокин.
— Что там за бал у Сычева? — спросил Федор.
— Не пойму, — ответил Матвей Степаныч. — Как бы чего худого не вышло. Человек двадцать пьяных. Так пьяны, что и лапти не слушаются.
Федор пошел к Андрею в сельсовет. Секретарь довольно сильно был выпивши. Исписанный лист бумаги лежал перед ним низом вверх, а он водил карандашом по строчкам, будто читая. Когда Федор вошел, секретарь, не отрывая глаз от листа, замямлил заплетающимся языком:
— Ан-нрея Михалща нет-ту. Нету. И — все тут. Нету. И все.
— А где он?
— Вышли.
— А не знаешь, что за праздник сегодня?
Секретарь оторвал глаза от листа и ответил, оживившись и подняв палец вверх:
— Пр-раздник ап-постола С-сим-меона! — Он засмеялся, хихикая, и докончил: — Сем-мен Трофимщ г-гуль-ля-ют. Кр-рупно г-гуль-ляют! А Андрея Михалща нету. И все тут.
— А по какому случаю гуляют? — пытался дознаться Федор.
Секретарь неопределенно повертел пальцем над головой и произнес:
— Вес-сна!
Федор подошел к столу, перевернул лист так, как ему полагалось лежать, и сказал зло:
— Эх ты! «Апостол»!
Федор вернулся домой. Здесь он застал и Андрея Михайловича.
— А я к тебе в сельсовет ходил, — сказал Федор.
— Разошлись, значит… Что тут творится? — спросил Андрей.
— У тебя хотел узнать. Ясно пока одно: пьют.
— Будем ждать. Последим… Думаю, Сычев с горя пьет. Дорезки-то ускользнули… Впрочем, черт его знает… Два раза звали меня.
— Ходил? — спросил Федор.
— Ты что? В уме ли?
Вдруг неожиданно на улице послышался пронзительный крик:
— Гра-аждане-е!!! Гра-абю-ут!! Караул, православные-е! Ка-рау-у!
Из избы Земляковых выскочили все сразу. Вдоль улицы скакал пьяный Виктор Шмотков, размахивая длинными руками, как плетьми, и продолжая орать:
— Отняли! Ограбили! Карау-ул!!!
Пьян он был до бессознания.
— Ясно: добрых дел не будет, — сказал Федор.
Не говоря ни слова, Андрей побежал к сельсовету. Федор бежал прямо ко двору Сычева, а следом затрусил и Матвей Сорокин, сзади Федора, напрыгом.
Жители села все выбегали на улицу. Со двора Сычева вывалилась пьяная ватага, крича и бранясь. Молнией облетело: «Козинцы делят нашу землю».
— Как же так, граждане? — кричал среди ватаги Сычев. — Искони веков была наша земля эта! При Советской власти и — грабеж! Не мы ли с вами отвоевали эту землю?! Не давать свово чернозема! Не дава-ать!
— Не дава-а-а!
Кто-то крикнул:
— По коням!
И ринулись конные и пешие на дорезки. Лопаты, колья, косы мелькали у скачущих и бегущих. Виктор Шмотков около своей избы соскочил с лошади, подбежал к старой тележной оси, врытой на краю огорода вместо столбика, и начал ее раскачивать, крича:
— На моей земле ось зарыта! Кто хочет мою землю отнять! Не дам свово чернозему-у!
Ось подалась и вывернулась из земли. Виктор взвалил ее на плечо и, вскарабкавшись на тощую лошаденку, поскакал дальше, болтая ногами.
Бежали бабы, ребятишки, бежало все село. Только Семен Трофимыч стоял у амбара и, разводя руками, сетовал:
— От народ! Скажи какой беспокойный народ. И что им надо? Какие-то дорезки. Тьфу! — сказал он так, чтобы слышно было Федору и Матвею, оставшимся здесь, неподалеку от него.
По улице галопом, настегивая плетью лошадь, проскакал Андрей Михайлович.
— Побегу! — заторопился Матвей Степаныч. — А? Бежать?
— Стой! — приказал Федор.
Федор знал: может произойти что-то страшное. Но он был бессилен предотвратить. Знал, что и Андрей может оказаться там бессильным в одиночестве. И вот глаза его встретились с глазами Сычева. Федор приближался к нему. Тот выдержал взгляд Федора без колебаний. Один — крепкий и сильный, другой — слабее, а посмотрели друг на друга как равные по силе. Федор приказал:
— Матвей Степаныч! Запрягать тройкой! Тройкой, чтобы всех обогнать!
— Кого запрягать? — непонимающе спросил Матвей.
Федор кивнул головой на Сычева.
Матвей бросился со всех ног во двор Сычева.
— Куда-а!!! — рявкнул тот.
Дед не остановился. Сычев побежал за ним, прижав локти и переваливаясь по-медвежьи. Федор метнулся туда же.
Пара коней была почему-то в сбруе. Когда дед Матвей вывел их из-под сарая, хозяин вырвал поводья из его рук и дико закричал:
— Граби-ить?! Среди бела дня граби-ить! Карау-ул!!!
Федор вынул из кармана пистолет, наставил на Сычева в упор и резким голосом приказал:
— Отойди!
Матвей рванул поводья к себе и стал запрягать торопясь. Сычев опустился на солому среди двора, там, где и стоял: от обиды, страха и бессильной злобы у него подкосились ноги.
— Вот так, Семен Трохимыч, — скороговоркой «утешал» его Матвей. — Вот так и посидите спокойненько. — И спешил, спешил… — Хватит пары? — спросил он у Федора. — Кони добрые, рысаки!
— Хватит, — ответил Федор, влезая в тарантас.
Матвей гикнул, ударив кнутом лошадей, и с места помчался галопом.
В поле дорога еще не установилась, было грязно, поэтому пришлось скакать по обочине. Матвей гнал лошадей не жалея. Тарантас бросало из стороны в сторону.
Выскочили на пригорок. Было уже видно, как впереди и сбоку скакали верховые, прямиком по пашне, и бежали люди с кольями и дубьем. Но каждый жалел все-таки свою лошадь, а у Федора и Матвея было преимущество: они не дорожили лошадьми в тот час. Доскакали до лощины. Лощиной, по целине, ехали еще быстрее. И наконец увидели козинцев: там и сям они спокойно и лениво размеряли землю на полоски. Тарантас выскочил на пригорок, в конце лощины.
— Зови вон тех, — сказал Федор Матвею, указывая на двух ближайших от них крестьян.
— Эге-ей! Лапотки-и! — закричал тот, махая шапкой. — Суда-а!
Те двое оглянулись, посмотрели вокруг, потом что-то поговорили между собой и не спеша пошли к тарантасу.
— Ну, вы! Тыквоеды! Аржаные корки! Какого дьявола переваливаетесь. Живо! — надрывался в нетерпении Матвей, поглядывая в сторону все сгущающейся толпы, неумолимо движущейся из Паховки.
— Ты что дразнишься? — спросил сердито один из подошедших. — Чего глотку дерешь, как резаный? Ишь ты! Сел на тарантас и думаешь — царь? «Тыквоеды»!
— «Корки»! «Аржаные»! Подумаешь! — вступил в разговор другой крестьянин, в иссохшей овчинной жилетке и огромных растоптанных лаптях. — Что-то ты: исправником смотришь, а у самого заплат — на три деревни хватит и на два хутора останется в запас.
— А кто же вы, как не…
— Хватит, — скомандовал Федор. — Ты — в жилетке! Держи лошадей. Ну!
— Ну держу. Ну. А дальше?
— А ты, — обратился Федор ко второму, — беги стрелой к своим и скажи: «Паховцы скачут сюда пьяные. Бить вас скачут. Землю отнимать».
Мужик попятился, зачем-то застегнул ворот рубахи и поправил конопляный поясок пониже живота. Казалось, он собирался бежать.
— Постой, — остановил его Федор. — Скажи: собраться сюда, ко мне. Быстро!
Тот побежал, отбрасывая лаптями шлепки еще не высохшей земли.
— А ты кто же будешь? — спросил оставшийся крестьянин, держащий лошадей.
— Я? — переспросил Федор.
— Из губернии, — перехватил Матвей. — А ты думал — хвост собачий! Из губернии. Прямо из Танбова и — суды.