Конечно, они понимали, почему дядька иногда остается у них ночевать. Здесь быстро взрослели. Но не судили мать — наоборот, хвастались, что их семья под защитой самого Охтора.
— Ты скоро придешь? — робко спросила она его, когда он собрался. Протянула ему узелок с копченой зайчатиной, с караваем хлеба.
— Не знаю, — ответил Макс совершенно искренне. — Я далеко сейчас ухожу, Далин.
Она стояла у изгороди, слушая, как он уходит, затем развернулась, приложила к щекам ладони и тихо заплакала. Макс ускорил шаг. Женские слезы в обоих мирах не добавляли ему добродушия.
Охтор заглянул и к себе в дом — там было прохладно и чисто. Усмехнулся — жизнь разная, привычки одни. Надел под одежду броню, взял оружие, плащ, и ушел, хотя очень хотелось обратно, в привычный мир, потому что всегда боялся, что не сможет вернуться. Но за долгие годы он привык к страху и научился с ним справляться, а раз уж он по своей воле спустился сюда, нужно было проверить видения Алекса.
Через три дня путешествия по папоротниковым лесам и болотам и стычек, по счастью, не с самой крупной живностью, Макс пришел в харчевню, стоящую на оживленном тракте. Перед выходом на дорогу охотник предварительно накинул морок на глаза — только они сейчас могли выдать его суеверным местным. Отрастающие крылья пока легко ложились под кожаную куртку, хоть и неудобно это было до невозможности. Послушал разговоры — где еще искать информацию, как не в месте, собирающем торговцев, разбойников, лазутчиков и охранников со всех архов континента? Хозяин харчевни, знающий его уже давно и наученный, что трогать гостя не стоит, исправно указывал ему на обозы, рассказывая, кто откуда идет и куда держит путь.
Макс слушал и наблюдал, поил разговорчивых купцов солтасом — местным аналогом пива — и тщательно отслеживал, чтобы не попасться на глаза иногда останавливающимся пообедать всадникам. Они, конечно, не одолели бы его, но потом на безродного, осмелившегося поднять руку на господ, объявили бы охоту, ну и харчевню бы спалили в возмездие.
Ночевать высокородные тха-норы здесь не останавливались — не по чину было делить кров с мужичьем. Но и во время коротких остановок они ухитрялись устраивать драки — одному из купцов, замешкавшемуся с поклоном, перерезали горло и бросили на влажной земле дороги, кнутом высекли хозяина харчевни за показавшееся кислым вино. Старый пройдоха, ко всему уже привычный, вечером все так же обносил постояльцев едой и пивом, хоть и морщился на поворотах, и рубаха его под жилеткой набрякала от крови.
— Эээ, братец, — горячо говорил один из торговцев, прибывших из портового города, — говорю тебе, предсказание было. Хранительница капища упилась болью пленников и сказала, что скоро уже врата откроются в землю, тучную и изобильную. Но надо готовиться, вот и созывает тха-но-арх войска, дабы прийти туда победителем. Хранительница прорицает — утонем мы все скоро, Ларта как блюдечко в океан опускается.
— Я сказания про ту землю как родился, слышу, — возражал ему второй, пузатый, захмелевший, — дурь все это, — он понизил голос, — думаю, опять крылатых воевать собрались. Говорят, милостью Малвика сумели приучить рыньяров, да от тха-охонгов в окрестностях Лакшии уже не развернуться.
Макс кивал, запоминая. Рыньяры были местным гигантским аналогом обыкновенных стрекоз, Малвик — чудовищным богом, одним из пантеона, и новости были — если не окажутся обычными сплетнями — пугающими.
Когда разговоры стали повторяться, он ушел в сторону Лакшии. И хотя зарекался использовать дороги, в этот раз дал слабину. И поплатился за это на следующее утро, когда оглянулся и увидел, что его нагоняют трое всадников на охонгах — темно-зеленых мелких родственниках тха-охонгов.
Ну как мелких. Размером с лошадь.
Он еще надеялся на мирное разрешение ситуации, поэтому ступил на обочину, встал на колени, опустил голову. Ни к чему привлекать к себе внимание.
Всадники замедлили ход, и Макс напрягся — ездовые богомолы хоть и предпочитали растительный рацион, от свежего мяса еще не отказывались.
— Он? — крикнул один из преследователей, в форме со знаками отличия местного феодала. Макс выругался про себя — тха-нейры, цепные псы господ, имеющие полную власть судить и карать.
— Старик так описал, — высокомерно сказал другой, будто никого, кроме них, здесь не было. — Эй, ты! Лицо покажи!
Третий молча достал арбалет, направил на Тротта.
Макс откинул капюшон, глянул на заинтересованно присматривающихся к нему охонгов, щелкающих челюстями и опирающихся на передние лапы — острые, с зазубринами, перевел взгляд на нейров. Двое спешились, достали мечи, подошли ближе, и главный, со знаками отличия, острием клинка коснулся шеи Макса — тот сжал зубы, все еще надеясь, что пронесет — прочертил кровавую полосу вверх, поднимая подбородок к свету.
— Глаза обычные, — сказал главный, присматриваясь. — Эй! Ты для кого вынюхивал в таверне? Для Венрши? Ханоши?
Сдал все-таки хозяин, не удержался. Тха-нейры платили золотом и покровительством, а феодалы лазутчиков друг друга ловили с азартом и пятки поджаривали с удовольствием.
— Я просто общался, — за ворот текла струйка крови, а мозг уже просчитывал ситуацию, мышцы напрягались, настраивались на драку. — Ждал обоз в Лакшию. Хочу там работу искать, почтенный, но ни одного обоза не было. Пришлось идти самому.
Воин выслушал его с брезгливостью, что-то решил, толкнул в грудь сапогом — Макс повалился на землю и услышал свист стали. Тут же рванулся в сторону, прыгнул, уходя от выпущенного болта и настигающего клинка, сорвал плащ, махнув им перед носом у набегающего противника, развернулся за спину второго пса тха-нора и свернул ему шею. Меч нейра на замахе разрубил уже мертвого соратника, как свиную тушу — и тут же защелкали жвалами охонги, бросились вперед, на свежую кровь и стали рвать недавнего хозяина.
Тротт рванулся к потерявшему ориентацию от прыжков своего скакуна арбалетчику, взбежал по покатой хитиновой спине дергающегося богомола, увернулся от кинжала, вывернул руку — мужчина закричал визгливо от ломающихся костей и замолчал, глядя на всаженный ему в грудь собственный нож. На губах у него пузырилась кровь, и он медленно валился со спины охонга вбок, застряв в стременах. Макс выхватил меч, развернулся.
— Тебя же на кусочки порежут, тварь, — крикнул третий, главный, замахиваясь мечом. — Ты же подыхать будешь дооолг…
Он забулькал, держась за рассеченное горло, и упал — угроз за свою жизнь Тротт наслушался достаточно, и ничего нового ему сказать не могли. Потом пришлось убивать обожравшихся богомолов, вскрывая нервный узел в сочленении хитиновой брони. Себе оставить даже одного не решился, хоть это и ускорило бы движение — попробовавшие крови, они могли сорваться, а ему только страха быть сожранным ночью собственным транспортным средством не хватало. И уже потом пожалел, что не оставил хотя бы одного из нейров в живых — его можно было бы расспросить, и информация точно была бы вернее, чем полученная в харчевне.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});