– Ну?
– Люк имел маховичок. Я, э-э…
– Что?
– В переходном туннеле имелось давление. Если в модуле управления тоже есть давление…
– И что делать, если ребята не в скафандрах?
– Правильно.
– А какой у нас выбор?
– Никакого.
– Так действуй.
Лаконичный, как герой Хэмингуэя.
Я отыскал клапан и повернул его. Ничего. Подержал руку над дырочкой, но не ощутил давления.
– Ни черта не понять, Мит. Я просто открою люк, и все.
– В любом случае, если там и был воздух, то теперь его нет.
– Правильно.
Я повернул запорный маховик люка. Ничего. Тогда я толкнул люк, и он открылся. За ним было темное пространство, тусклый свет фонаря на шлеме отражался от каких-то поверхностей. Я разглядел плоскую панель управления, а над ней – два противоперегрузочных, кресла, привинченных к вертикальной панели. В них, пристегнутые, сидели два неподвижных человека в скафандрах.
– Господи…
– Они мертвы?
Я скользнул в переходной туннель, протиснулся в кабину, выгибаясь в сторону кресел, ухватился за что-то, стараясь держать голову вертикально, и подтянул колени, а затем и ноги. У парня в левом кресле стекло шлема покрывала звездообразная паутинка трещинок, от которой тянулась еще одна – длинная и извилистая. Лицо у него было бледное, чисто выбритое, со множеством черных веснушек, глаза закрыты, словно он мирно спал. Я отодвинулся, разглядывая табличку с именем на скафандре.
– Божиб… и что-то еще. – Это же кириллица. Идиот! – Кажется, это Волыновский.
– Мертв?
– Да. – Никакие это не веснушки. Петехия – подкожные кровоизлияния. – Похоже, тут еще до нас произошла разгерметизация.
– Ничего удивительного. А что с Бородиным?
Я склонился над правым креслом и заглянул через стекло шлема. Луч фонарика высветил мальчишеское лицо с большим и темным синяком над глазом, с одного из кончиков усов стекло немного крови. Глаза тоже были закрыты, но не совсем, и в щелочке между веками проглядывала белая полоска.
– Гм-м… стекло шлема целое.
– Но пошвыряло их изрядно, уж это точно. – Да.
Я протянул руку, легонько сжал его плечо. В груди екнуло, когда ресницы затрепетали, карие глаза шевельнулись. Мне вдруг показалось, что он видит мое лицо, даже несмотря на бьющий ему в глаза луч фонарика.
– Ну, что там, Билл?
Губы Бородина медленно задвигались – он пытался что-то сказать. Я наклонился, прижался шлемом к его шлему, совсем как в фильмах, и услышал слабый голос, словно со дна колодца:
– Спасибо, янки. Я знал, что вы придете. Его глаза закатились, он обмяк.
– Второй жив?
– Да. Но у него порван рукав. Он все же успел перетянуть руку жгутом, прежде чем вырубился.
Мит негромко свистнул, потом сказал:
– В луноходе есть набор для заклеивания разрывов.
– Если парень протянет так долго.
Я начал расстегивать ремни на кресле Бородина.
К тому времени, когда все было сказано и сделано, я не спал уже сорок часов, смертельно устал, но не хотел ни спать, ни лежать, ни есть. Ничего. Только сидеть в медицинском модуле и читать факсы, которые нам посылали из ЦУПа.
Заголовок в «Вашингтон пост» просто информировал: «Русский спасен». Под ним располагались фото Бородина и Волыновского. Симпатичные такие фото, русские версии для прессы – два красивых парня в аккуратной летной форме. «Ивнинг стар» сообщала: «Космонавт спасен на Луне», ниже была одна из моих фотографий «Орла» после аварии с подписью: «Предоставлено армией США».
«Дейли ньюс», дешевый таблоид, провозглашал: «Американские герои!». Там были наши с Митом фото. К сожалению, их сделали еще до начала проекта «Урожайная Луна» – нам на снимках чуть больше тридцати, мы в темных костюмах и узеньких галстуках по моде 1962 года, у Мита короткая армейская стрижка, а у меня темные волосы зачесаны назад, чтобы все могли восхититься моим высоким лбом. Я вспомнил, что костюм тогда носил темно-синий.
Я отвернулся, глаза словно запорошило лунной пылью. Иди спать, чертов дурак. Снова взглянул на фотографии и задумался над тем, много ли от них будет толку, когда я попрошу о следующем назначении. И ощутил смутный стыд от таких мыслей.
В голове прозвучал голос Мита: «Так уж устроен мир, Дикий Билл». Взглянул на часы и понял, что после нашего возвращения прошло уже шесть часов.
Отодвинулась складная перегородка, из операционной вышел Мики Линвил. Доктору Линвилу было сорок семь, когда он сюда прилетел, и он самый старый человек на Луне. Тогда он был полковником, решившим завершить службу двумя годами в космосе и выйти в отставку в блеске славы. Теперь же он выйдет в отставку трехзвездным генералом.
– Ну, что? – спросил я. Доктор устало вытер лицо:
– Он пришел в себя. Хочет поговорить с тобой.
– Именно со мной?
– Думаешь, он знает, как тебя зовут? – улыбнулся Линвил. – Он попросил привести к нему парня, у которого весь шлем забит седой бородой.
Я машинально потеребил бороду:
– Черт! Все никак не могу решить – то ли сбрить ее, то ли прихватить с собой домой.
Бородин лежал на операционном столе, укрытый застиранной старой простыней, с чистыми белыми повязками через грудь и на плече, прикрывающими культю ампутированной левой руки. Я невольно взглянул на пластиковый мешок для мусора на полу возле стола. Что там внутри – его рука? Или просто рулон окровавленных полотенец?
Я быстро отвел взгляд. Когда я взглянул ему в лицо, темные глаза Бородина открылись. Кожа у него была бледная, как бумага, но посеревшие губы под усами растянулись в улыбке.
– Как у тебя дела?
Он хотел было пожать плечами, поморщился, снова улыбнулся и спросил:
– Говорите по-русски?
– Извини, нет.
– Ничего. Жаль, что мы не сможем отвезти вас домой.
– Пожалуй, теперь уже мне придется везти тебя.
Его лицо на мгновение омрачилось. Все верно. Когда посадочная капсула с «R-3» плюхнется в Тихий океан, этот парень вернется домой навсегда. Я вдруг понял, что был счастлив находиться здесь все эти годы.
Значит, оно того стоило? Действительно стоило?
– Тебе надо поспать, – сказал я. – Увидимся утром. Он коснулся моей руки:
– Да. И вам тоже. – И добавил «Bolshoi что-то» словно говорил о балете. Наверное, «bolshoye spasibo».
* * *
Черно-белый телеэкранчик сильно рябило от статики – за прошедшие годы солнечная активность постепенно возрастала, приближаясь к максимуму, но я увидел, как Билли скривился:
– Где твоя борода, папа?
– Кто-то мне сказал, что на Земле они вышли из моды. Как, потвоему, я без нее выгляжу моложе?
Он вглядывался несколько секунд, потом ответил:
– Может, и так – когда немного поправишься.
Меня самого поразило, сколько морщин таилось под бородой все эти годы. И еще то, что кожа у меня теперь совершенно белая, как рыбье брюхо – последние десять лет я или провел в помещениях , или закрывал лицо щитком, непроницаемым для ультрафиолетовых лучей .
– Получил бланки, которые я посылал тебе по факсу? – спросил Билли.
– Да. Решил привезти их на «R -3». И вручить лично. Билли нахмурился:
– Оправь их по факсу сегодня же, папа.
– Э-э… – Пытается на что-то намекнуть? Хорошо. Сразу, как только поговорим.
– Есть и другие новости. Проект Большого Турне одобрен. И несколько беспилотных «Вояджеров» к Марсу тоже.
– Ух ты!
Медленный кивок.
– Похоже, нынешней осенью демократы вернут большинство в сенате, а Маски станет лидером большинства. С тех пор как ты и мистер Паттерсон спасли того русского, космическая программа снова популярна. Даже Макговерн сказал, что это достойная цель.
– Подумать только!
– Папа, это ведь шанс для тебя!
– Постараюсь не оплошать, Билли.
Его лицо на мгновение просветлело и смягчилось.
– А вот и еще один сюрприз… – Он встал и вышел из кадра.
На его место села молодая женщина, очень красивая, с лицом-сердечком, вздернутым носиком, темными миндалевидными глазами и вьющимися волосами – я знал, что они темно-каштановые. Она не улыбалась.
– Здравствуй, папа, – сказала она, посмотрев несколько секунд в экран.
Меня аж отбросило на спинку стула:
– Миллисент!
– Милли, папа. Меня давно уже никто не зовет Миллисент.
– Извини. Господи, ты отлично выглядишь! И так выросла.
Она взглянула на кого-то за кадром, а я подумал, что она теперь для меня совершенно незнакомый человек. А может, и всегда была чужой. Помню, как в детстве ее удивлял цвет собственных волос и глаз. У ее матери и у меня волосы черные, глаза зеленые, а носы длинные… Этот же маленький подменыш… Хотя какой там маленький – ей уже шестнадцать.
Она снова посмотрела в камеру, явно смущенная, и сказала:
– Тут еще кое-кто хочет с тобой поговорить.
– Милли…
Но она уже встала. Долгий момент ожидания, и я увидел другую девочку, худую, как щепка, с длинными черными волосами, зелеными, как у меня, глазами, длинным носом и тростью в руке. Она уселась очень осторожно и немного неуклюже, слегка поморщившись, и сразу же улыбнулась мне до ушей: