больше для компании, чем для получения эффекта опьянения. Кто над ней так подшутил?
Настя еле выволокла подругу из круга, но Верка сделалась совсем невменяемой. Она болтала без умолку, несла какую-то чушь, принималась танцевать и чуть не разделась на глазах у веселящейся публики – Настя вовремя остановила, утащила подальше. А потом случилось то, что случилось. Вера начала что-то плести про то, что ей нужен воздух, бросилась бежать. В какой-то момент остановилась, закачалась, начала исполнять невероятный, жуткий танец, вызывая нелицеприятные комментарии прохожих. Но она на них не обращала никакого внимания. И тут Настю осенило: Верку чем-то накачали. Она стала трясти ее, расспрашивать, но добиться вменяемого ответа от человека, находящегося под кайфом, оказалось невозможно. Настя совершенно растерялась, она просто не знала, что нужно делать в таких случаях, чтобы помочь. Верку нужно было загнать домой, но как? Настя умоляла, плакала, орала на подругу, но все было бесполезно. Дальше вспоминать не хотелось, дальше был ужас, который она не сможет забыть до самой смерти.
Мать приходила в больницу присмиревшая, часто – заплаканная, приносила домашние пирожки и котлетки. С расстройства она даже отклеила идиотские ресницы. Когда Насте наконец удалось выбраться на свободу, была уже глубокая осень. Некоторое время пришлось провести дома, уж очень не хотелось фигурировать на улице с палкой. А зимой и вовсе стало трудно выходить – гололед был страшный, Настя боялась, что успехи, достигнутые ценой невероятных усилий, пойдут насмарку. Ей очень хотелось пойти к Вериной маме, но очень долго она не могла решиться: а вдруг та винит во всем именно ее? Мать убеждала, что ее вины в смерти Веры нет, но она продолжала винить себя. Кто знает, может, и Веркина мама того же мнения. В училище пришлось взять академический отпуск, и Настя показывалась там всего несколько раз по необходимости. Не хотелось взглядов, не хотелось вопросов. Потом настал момент, когда она вдруг поняла, что визита к Вериной маме не нужно бояться, она обязана его нанести, она не имеет права этого не сделать. Верка бы ее не поняла.
Настя дождалась субботы, пошла. Перед дверью ее начал колотить озноб, втайне она надеялась, что ей никто не откроет, что не придется смотреть в лицо убитой горем матери и объяснять, как она могла не усмотреть… Так и вышло. Она вернулась вечером того же дня, но дверь опять никто не открыл. Настя не знала, какое расписание у Веркиной мамы, решила, что будет приходить каждый день в разное время. В конце концов, наткнулась на соседку, поднимающуюся по лестнице.
– Ты ведь Верочкиной подругой была? – спросила она, близоруко вглядываясь в Настино лицо. – Мне кажется, я тебя раньше видела.
– Да, мы с Верой были подругами, – подтвердила Настя, – я вот маму ее проведать хотела.
– Так ты не знаешь ничего? – вздохнула женщина. – Ну зайди.
Она открыла дверь, разделась, Настя разоблачаться не стала, только стряхнула с ног кроссовки.
– Ты проходи, чаю выпьем.
Настя вошла в уютную, по-домашнему пахнущую кухню, молча устроилась на стульчике.
– Ты та самая девочка, которая была вместе с ней, когда все случилось?
Настя кивнула.
– А вас как зовут? – спросила она. – А то ведь не знаю как обратиться.
– Меня зовут Нина Степановна, – ответила женщина, разливая по чашкам чай. – Где же ты была так долго? Почему раньше не приходила?
– В больнице была. Я ведь тогда тоже упала. Хотела Верку удержать, но не вышло. Выпала за ней следом, переломала себе все.
– Бедняжка. Вот несчастье-то.
– Хочу вот маму Верину повидать, не знаете, когда она бывает?
Нина Степановна посмотрела на Настю долгим взглядом, вздохнула.
– Теперь уже не получится. Нет больше Леночки. Умерла. Не выдержала.
Под Настей зашатался хлипкий стульчик, она почувствовала, что вот-вот упадет.
– Что с ней случилось? Сердце?
Соседка немного помялась: говорить правду или нет?
– Если честно, то покончила с собой Елена Пална. Она после смерти Верочки так и не смогла в себя прийти. Несчастливая судьба у нее, не дай бог никому: сначала любимого мужа похоронила, потом дочку. Только очень сильный человек такое выдержит, а у нее, видно, сил не хватило. Хотя ее доктор так за ней ходил, так ухаживал, чуть не за руку водил, никуда не отпускал. А все равно не уследил.
– И как она это сделала? – не удержалась от вопроса Настя. – Не сочтите за праздное любопытство, все-таки Вера мне самым близким человеком была, и мне не все равно, что стало с ее матерью.
– Да так же как Вера… – на глаза соседки навернулась слеза, – прыгнула. Только Веру хоть пытались спасти, а Лену даже и пытаться нечего было.
Женщина тихонько всхлипнула.
– Хорошая она была. Добрая, тихая. И красивая. Почему-то именно таким в жизни и не везет.
Настя старалась переварить информацию, но мысли путались, а вопросы почему-то не формулировались.
– Скажите, Нина Степановна, а кто же теперь живет в этой квартире?
– Пока никто, но у Лены осталась сестра, наверное, она и будет наследовать жилплощадь.
– А муж? Вы не знаете, как его звали? Как его найти?
– Нет, деточка, не знаю, – как-то виновато пожала плечами соседка, – они ведь тут жить не собирались. Мне как-то Лена говорила… Она с тестом обращаться не умела, приходила ко мне за консультациями, потому что ее муж очень уж любил всякие пирожки-беляши и с собой в больницу на обед ему давать их было очень удобно, так она говорила. Так вот как-то раз она и сказала мне, что как только Верочка окончит училище, они со Славиком переедут к нему, у него, мол, очень хорошая квартира, лучше этой. Но наш дом от вашего училища в десяти минутах ходьбы, так что Лена хотела быть спокойной, что дочь спокойно доучится без поездок в транспорте. Тем более когда весь этот ковид начался… Какой уж тут транспорт?
– Так его зовут Славик, это вы все-таки помните? Может, и отчество знаете?
– Нет, детка, не знаю. Славик и Славик.
Настя почувствовала, что начинает женщину утомлять, поблагодарила за чай и ушла.
Она брела, отворачивая лицо от ледяных порывов зимнего ветра, и совершенно не