Дорис за спиной кружил по кремовым коридорам, совал нос в дверь операционного отделения и беспрерывно ходил в туалет, где курили пациенты. Звонил Пирошеку, поднимал связи и заявлял, что если с матерью случится беда, то просто убьет врача.
– Достаточно дать пример, – сказал он. – Просто забить одного насмерть. Тогда остальные перестанут вредить, потому что будут бояться.
Не хотел ехать домой. Дорис сказала, что крутиться по коридорам до добра не доведет, и затащила его в столовую. Они проходили открытые палаты. Все выглядело не так плохо, как говорили по телевизору. Больные сидели на кроватях, читали книжки, стучали в телефоны и лэптопы. Младшие играли на переносных приставках, а старшие в скрэббл. Пахло яблоками и лекарствами. В урнах лежали обертки от бутербродов, на подоконниках газеты «Стражница» и «Воскресный гость».
– Расскажи мне что-нибудь, – попросил Сташек.
По телевизору звучала песня Майли Сайрус, а на покрытых клеенкой столах расставляли тарелки с битками и картофелем, яйца вкрутую, хлеб с кусочком масла и хлопья. Двое больных скинулись и купили обед. Играли в шахматы. Окно выходило на невысокий дом, в котором мог размещаться морг. Сташек повторил свою просьбу. Хотел знать, отчего Дорис боится лифта.
– Отчим закрывал меня в шкафу и подпирал стулом. Он был такой сильный, что мог развернуть шкаф дверями к стене и иногда это делал. – Она безрадостно улыбнулась. – За каждый проступок. Если я не прибралась, не занялась сестрой, что-то разбила, не помыла посуду или съела больше, чем мне было позволено. И так много лет, пока я не научилась защищаться. Темное, душное место. Я слышала, как отчим ходит по кухне и сопит после каждой стопки водки. Иногда он выпивал столько, что забывал меня выпустить.
Он хотел погладить ее по лицу, но она со смехом уклонилась, схватила его за руку:
– Ты поверил в это? Боже правый… Ну, не сердись. Хочешь знать, как было на самом деле? Только не разозлись и не ревнуй.
– Я уже злюсь.
– Ну, тогда не расскажу.
– Дорис, я прошу тебя.
– Ну ладно. Так вот, это было еще у меня в Бельске. У меня был парень, и мы были влюблены, так круто, адски и свински. Ну, то есть я понимала, что из этого ничего не выйдет. Ну и что, все равно было супер. Летом мы ездили за город с палатками, на экскурсию в лес, но зимой была проблема. Этот мой парень жил в одиннадцатиэтажке, и у них там было два лифта, один на первом этаже, другой на втором, ну и этим вторым мало кто пользовался. И вот мы трахались в этом лифте. Так, по-быстрому. Ну, не смотри на меня такими глазами, псих ты такой. Мы делали так, что лифт останавливался между этажами, ну и вперед. Было в этом какое-то очарование. Совершенно неповторимое и страшно сумасшедшее. Я даже боялась. Присматривалась к соседям моего парня, а надо тебе сказать, что кличка у него была Козел, во всяком случае, смотрела я на эти лица и задумывалась, знают или нет. Мне было семнадцать лет. Ну и в тот раз мы сделали как обычно, остановились между десятым и одиннадцатым, я оперлась о стенку, остальное сам себе вообрази. Я просила Козла, чтоб не долбил так, а он свое. Долбил как бешеный, трах, трах, на целый дом, – она говорила так громко, что больные поворачивали головы. – И внезапно, слушай, посреди этого всего лифт полетел вниз, и это уже было не смешно. Полетел с нами внутри. Я думала, мы погибнем. Мы падали совсем недолго, но я успела все это представить, как разбиваемся в самом низу и как нас находят, разбившихся вдребезги и полностью, совершенно мертвых. Я в самом деле думала, что умру. Козел визжал. Мы остановились на этаж ниже, и мне расхотелось всего и сразу. И самое плохое, что я никак не могла перестать думать о маме и папе, представляла себе, как меня найдут исковерканную и мертвую, и в придачу с Козлом во мне. Моя мама как-нибудь пережила бы, но папу это бы точно убило.
С кухни доносился запах компота. Паренек в тренировочных штанах и пижамной куртке бросал монетки в автомат с напитками. Лицо Сташека было непроницаемым. Серьезным голосом объявил, что им уже пора, и попросил Дорис, чтобы завтра, с самого утра, заказала для его мамы букет цветов. У цветочных магазинов есть доставка по адресу, сказал он и начал давиться. Он не открыл рта, и смех протек у него через щеки, брызнул из уголков губ и стек веселой слезой. Его пригнуло к земле. Бил рукой об столик. Прошептал:
– Закажешь эти цветы, ладно?
18
В тот вечер они занимались любовью в кабинете. Дорис лежала на столе, а над ней – с небольшой, впрочем, амплитудой – колыхался могучий торс Сташека. Когда все закончилось, они свалились на кресла и сплели ладони. Сташек пил воду из кулера, а Дорис заявила ему, что уже придумала, чем хотела бы заняться в жизни.
– Хочу открыть пункт ксерокопирования, – сказала она. Сташек спросил, шутка ли это. Она сказала, что нет, и добавила, что, по ее мнению, этот бизнес – именно то, что ей подходит. Пользуется спросом, не слишком мал и не слишком велик.
– Ну, честно говоря, я не представляю себе более мелкого бизнеса, чем пункт ксерокопирования, – сказал он и попробовал обернуть дело в шутку. – Он хорош для студентов, которые там работают, да и вдобавок скоро он потеряет смысл, потому что все фотографируют книги, а не копируют их.
Дорис надела рубашку и сказала, что у нее все продумано. Она подкопила чуть-чуть денег и нашла место на Маршалковской, у Политехники. Там был киоск, а сейчас ничего нет. Сташек смотрел то на нее, то на свою руку.
– Вот именно этого мне бы и хотелось.
– Ксеро?
– Да. Тебя это напрягает?
– Да бога ради, ксерокопируй. Помогу, займу, все что нужно, вообще не проблема. Только я тебе слегка удивляюсь. Знаешь, вот если кого-то спросить, о чем мечтает, то он ответит «миллион долларов». Или что хочет стать режиссером, или повидать мир, или хотя бы дорасти до партнера в PWC и хапнуть апартаменты на Манхэттене. И никто тебе не ответит: «Я бы хотел иметь пункт ксерокопирования на Маршалковской». Люди, которые хотят иметь такой бизнес, просто его открывают.
– Вот видишь, а есть и такие, кто копит на ксеро.
– Ну, не знаю. Не знаю, хочу ли я этого. Звучит попросту безумно.
– Это мое ксеро. Что-то, что я сделаю сама.
– Я думал, такие решения принимаются совместно.
– Я в твои дела не вмешиваюсь.
– Господи, да я просто боюсь за тебя. Ты не представляешь, сколько работы надо вложить, сколько денег. Как ты добьешься того, чтобы люди вообще об этом ксеро узнали? Сколько я тебя знаю, ты делаешь только кофе. Ну, что опять? Обожди, тихо. Что, блин, отличает приготовление кофе у меня на фирме от ведения пункта ксеро? Вот скажи мне только это, это все, что я хочу знать.
– Ксеро будет мое.
Она собралась уходить. Голый Сташек рванулся вслед и обнял у самых дверей. Сказал, что она же не выйдет так на улицу, в одной рубашке, и если он даже ляпнул что-то обидное, то не со зла. Сболтнул глупость. Без Дорис не было бы ни фирмы, ни, скорей всего, и его самого, Сташека.
– Делай свое ксеро, девочка, делай что угодно, что хочешь, – шептал он.
19
Инвестиция в Магдаленку сохраняла свою силу. Теплые токи стекали с незаконченных стен в вены Сташека. Сташек разложил пленку на бетонной заливке и лег лицом вверх. Впитывал тепло и молился безымянной силе, живущей внизу: дай мне мощь, не позволь мне ослабнуть. Тепло слегка его успокоило, а потом он поднял голову и увидел кого-то, идущего в его направлении. Узнал лицо, вспомнил. Кратош. Что он тут делает?
Мокрые волосы спадали на худую шею мужчины. Он сжимал ладони на портфеле.
– Холодно. Не помрите мне тут.
Сташек поднимался с пленки. Был зол, что такой человек, как Кратош, оказался вблизи его тайны.
– Я справлюсь. Что вы тут делаете?
– Я пришел посмотреть на свое новое жилье. А что вы справитесь, то