Читать интересную книгу К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе - Вячеслав Шапошников

Вечером, как было условлепо, все «печатники» собрались у Елены Стрелковой. Не было только Первушина, накануне уехавшего в Петербург. Не остудивший, не растерявший за суетный день своего горячего усердия, Егупов и тут повел дело резво. Рассказал о состоявшемся накануне собрании, о решении этого собрания создать «кружок печатников», объявил состав кружка, спросил, все ли согласны взяться за столь непростое дело. Согласились все. Руководство кружком Авалиапи взял на себя охотно. Впрочем, об этом Егупов договорился с ним заранее минувшим днем. Авалиани же взялся отыскать в Москве какую-нибудь литографию и вести с ней дело. С прежней, о которой он узнал от своего знакомого, Авалиани не советовал связываться, поскольку, как ему на днях сказали, за ней ведется слежка.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

Обор-полицмейстер Москвы генерал Юрковский вновь пригласил к себе Бердяева. На сей раз принят Бердяев был почти тотчас.

«Дурной знак…» — подумал он у самых дверей обер-полицмейстерского кабинета, подавив едкую усмешку.

Сухо поздоровавшись с ним, Юрковский, без обиняков, с плохо сдерживаемым раздражением, начал:

— Что же получается, Николай Сергеевич? Вы говорили мне: мол, с астыревской компанией покончить совсем несложно, а она между тем действует почти вызывающе, собирается чуть ли не в открытую, произносятся громкие антиправительственные речи! Наконец, — Юрковский быстро взял со стола сероватый листок, потрепал им перед Бердяевым, — появляются вот такие обращения к народу, подбивающие на прямой бунт!.. Так что нет ничего удивительного в том, что и бунты эти самые уже имеют место, причем у нас с вами под самым носом. Случай на Прохоровской мануфактуре — для нас предостережение! Вслед за «Письмом к голодающим» (кстати, оно именуется «первым», стало быть, надо ждать и «второго», и «третьего»!) появились вот эти листки… — Юрковский, наклонившись вперед, подвинул в сторону Бердяева еще две прокламации.

Бердяев лишь мельком глянул на них: они, как я «Первое письмо к голодающим», были ему хорошо знакомы.

— Не получится так, любезнейший Николай Сергеевич, что, пока вы занимаетесь «довыяснением связей» кружка этого самого Астырева с кружком Егупова, Кашинского и прочая, и прочая, эти кружки такого тут у нас накрутят, что потом и не расхлебать?..

— Ваше превосходительство, — жестко начал Бердяев, — дело наше приближается к развязке. Кружок Астырева мои люди могли накрыть с поличным еще неделю назад, когда на очередном журфиксе на квартире Астырева читалось вот это самое «Первое письмо». Однако, вследствие того, что на том журфиксе оказалось сразу несколько весьма известных у нас, в России, лиц, пришлось отсрочить меру пресечения… Сами понимаете, что в противном случае мы имели бы крайне нежелательный общественный резонанс…

— Ох уж эта наша боязнь «общественных резонансов»! — Юрковский, поморщившись, махнул рукой: мол, продолжайте, я слушаю.

— Астыревский кружок будет ликвидирован в самые ближайшие дни. В этот кружок у нас внедрена хорошая агентура. Нам удалось выявить и ту частную литографию, которая занималась печатанием вот этих листовок, — Бердяев быстро глянул на лежащие перед ним прокламации. — Все это прямыми нитями связано с кружком Астырева. Так что п о л и ч н о е тут нам обеспечено! Несколько сложнее пока с кружком Кашинского — Егупова. Он до сих пор не проявился вполне. Но последнее его собрание наметило кое-какие акции… Интересно тут проследить и связи с другими городами, которые пока что тоже лишь наметились. С ликвидацией этого кружка торопиться не следует. Вот с кружком Астырева и кружком Круковского — Мандельштама пора уже кончать, и покончено с ними будет в самые ближайшие дни. Тут для нас картина выявлена полностью. А там подойдет черед и этих — Кашинских, Егуповых и иже с ними. Чистка нами намечена основательная! Кстати, я имею сведения, ваше превосходительство, что начальник Варшавского жандармского округа генерал Брок осуществил весьма широкую операцию в самой Варшаве. Арестовано несколько десятков человек.

— Да, да! — пухлая ладонь Юрковского похлопала по столу. — Нужны решительные меры! Решительные! Эта самая зараза въелась в тело нашего государства, возможно, гораздо глубже, нежели мы предполагаем! Руси нужно очищение! Все негодное, гнилостное выскрести, самое дрянное, зловредное уничтожить! Между тем всюду — беспечность и благодушие! Мы привыкли думать, что все это не слишком опасно, мол, речь о каких-то кучках болтунов и смутьянов. Вспомните, Николай Сергеевич: Москва сгорела с грошовой свечи! Мда-с! Так что давайте относиться к этому без умаления, без благодушия! «Второго письма к голодающим» не должно быть, Николай Сергеевич! Не должно!

— Оно не появится, — побледнев, коротко сказал Бердяев.

У Михаила вновь собрался весь организационный комитет. Собрание на сей раз длилось недолго. Все были встревожены новостями, которые принесли Вановский и Егупов. Первый сообщил о том, что накануне в Москве было произведено несколько арестов. Егупов, накануне же, получил из Варшавы, от Иваницкого, зашифрованное сообщение о том, что там прокатилась целая волна обысков и арестов.

Михаил предложил временно затаиться, не обнаруживать себя. Остальные с ним согласились. Однако собрание, намеченное на страстную субботу, отменять не стали.

В тот же вечер Егупов зашел к Леночке Стрелковой и услышал от нее еще одну тревожную новость: арестован Астырев, и вместе с ним арестовано несколько студентов, пришедших к нему на очередной журфикс.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

В четверг, на страстной, неугомонный Егупов с утра поехал в Петровское-Разумовское. Авалиани в общежитии он не застал. Товарищ Авалиани по комнате сказал, что тот около часа назад с каким-то незнакомцем уехал в Москву. Раздосадованный такой неудачей, Егупов отправился восвояси.

Выйдя из вагона конки у Арбатских ворот, он пошел к себе на квартиру, уверенный в том, что Авалиани обязательно заглянет к нему, если уже не заглянул.

У себя он застал не Авалиани, а Вановского, причем ие одного.

— Вот, знакомься: Павел Филатов, о котором я тебе говорил! — Виктор представил ему довольно рослого и весьма странно одетого молодого человека.

С этим Филатовым Вановский, гораздый на скорые и легкие знакомства, встретился прошлым летом в Курской губернии, под Щиграми, в имении помещика Русанова. Приезжал он тогда к своему бывшему однокашнику по Пулавскому институту, гостившему у матери в том же имении. Вановскому этот Филатов показался человеком стоящим, он намекнул ему: дескать, знает в Москве целый круг людей, увлекающихся революционными идеями. Филатов разоткровенничался и сказал ему о своем давнем желании принять участие в какой-либо конкретной революционной работе, например в печатании и распространении нелегальных брошюр. Он даже удачное название придумал для этого занятия—«печь хлебы». Печь хлебы истины и правды — для изголодавшихся, для ищущих хлеба сего!..

Возвратившись в Москву, Вановский рассказал Егупову об этом революционно настроенном земце. Решено было держать Филатова на примете, войти с ним в сношения. Как земец, Филатов неплохо знал, по словам Вановского, положение дел в своем уезде и в своей губернии, при необходимости от него можно было получить какие угодно статистические данные для использования их либо в листовках, либо в пропагандистских целях, и кружковой работе.

Сразу же после собрания у Бруснева Вановский написал Филатову письмо, в котором предложил ему приехать. По получении письма Филатов выехать из своих Щигров не смог. Между тем после арестов и обысков, случившихся в Москве в конце марта, не до «печения хлебов» стало… Так что Филатов приехал совсем некстати.

Егупову тот «активно не понравился» с первого взгляда.

«Копспиратор, черт подери тебя! — подумал он, холодно поздоровавшись с Филатовым. — Даже одеться, как надо, толку не хватило!..»

На приезжем была сатиновая синяя рубаха навыпуск, поверх нее — какая-то нелепая охотничья куртка, из кармашка которой свешивалась серебряная цепочка часов, на ногах — огромные смазные сапоги, распространявшне по всей квартире удушливый запах свежего дегтя.

«Дворник, да и только! — неистовствовал про себя Егупов. — И стрижка-то у него — «под мужика»! Ну чистый дворник! Истинная дубина! Разве же такое годится для Москвы?! Тем более что пришел он ко мне! Ведь прислуга наверняка уже обратила на него, такого, особое внимание!..»

Он незаметно кивнул Вановскому, чтоб тот вышел сним в соседнюю комнату.

— Ты зачем его привел ко мне? — зло зашептал ему, когда они оказались вдвоем.

— Так я и сам не знаю, куда его девать, — тоже шепотом ответил Вановский. — По рукам и ногам связал! Ночь у меня переночевал. Больше нельзя, не могу!.. Оставь пока у себя! Прошу, как друга! Мать расстраивается…