«Конечно, выгнал…» А, собственно, почему? Волин встал из-за стола. Прошелся по кабинету… Долго глядел в окно на серую рябь залива и холодный закат… Кто дал право бездумно и равнодушно клеить на человека ярлык, равнозначный волчьему билету? Розанов и так слишком дорого заплатил за свою слабость. После той истории на дне сам подал заявление об уходе со станции и из института; уехал куда-то, вероятно, прекратил работу над диссертацией, которая была почти готова и которую сам Лухтанцев называл талантливой… С тех пор прошло полгода. Время достаточное, чтобы все обдумать и понять. И если человек вернулся, нашел в себе силы снова обратиться к своему учителю, значит, он не может иначе… Наверное, он победил и свою слабость. Николай Аристархович, конечно, поторопился, надо будет написать ему об этом. Неужели он не понял, что скрывается за возвращением Розанова в Петропавловск? Ведь Геннадий мог без труда найти себе интересную работу в любом из университетов, в отраслевых институтах, где не знали об его истории… А он возвратился именно туда, где все знали.
Волин перебрал остальную корреспонденцию. Срочного ничего не было. Вот только письмо от Шекли… Приглашает на открытие глубоководной станции в Санта-Крус. К сожалению, поехать невозможно… Время идет не останавливаясь. А работы столько…
Складывая письма, Волин обнаружил записку, очевидно, оставленную секретарем перед самым уходом: «Дважды звонил адмирал. Просил позвонить, когда освободитесь».
Волин бросил взгляд на часы. Десять вечера. Нехорошо, конечно, что он не обратил внимания на эту записку раньше. Придется отложить до завтра. Адмирал давно уехал домой…
«Поеду и я, — решил Волин. — Домой… К себе домой…»
Он надел пальто, погасил свет, спустился в вестибюль. Коридоры левого крыла главного здания были ярко освещены. Картографы еще работали. Мгновение Волин колебался. Может быть, заглянуть к ним? А впрочем, зачем мешать? Раз остались, значит, у них срочная работа… Просто он хочет оттянуть возвращение в свою тихую пустую квартиру.
Волин печально усмехнулся, пожал плечами, вышел на подъезд. Закат почти догорел. Лишь у самого горизонта над заливом виднелась оранжевая полоска. В небе поблескивали редкие звезды.
Машина ждала у подъезда. Волин отослал ее и медленно пошел по набережной мимо ярко освещенных белых теплоходов, пришвартованных к берегу. С теплоходов доносилась музыка, слова на чужих, но понятных языках. Влажный ветер задувал с залива. Внизу между гранитными плитами набережной и высокими белыми бортами кораблей плескалась невидимая вода. А за темной полупрозрачной стеной кустарника и деревьев, еще не успевших одеться листвой, сверкали огни вечернего города. И доносился мерный гул, который жители больших городов привыкли не замечать…
«Как странно, — думал Волин, шагая по влажному асфальту, — в те редкие минуты, когда могу не думать о бесконечной веренице дел, приходит тоска… Откуда она? От одиночества? Или это знак близкой старости?.. Вот и сейчас: ведь дела идут неплохо, кажется, давнишняя мечта близка к осуществлению. Первые исследовательские партии скоро проникнут на дно океанов. Остаются последние трудные шаги: надо доказать, что все возможно уже теперь. Потом станет проще… А проще ли? Или для него наоборот — труднее? Ведь то, чем он поглощен сейчас, станет прошлым. И что дальше?.. Конечно, впереди множество работы: планомерные исследования дна, составление карт, поиски месторождений, добыча полезных ископаемых, создание целой сети подводных научных баз, обсерваторий, подводных городов. Освоение двух третей поверхности планеты… Но всем этим будут заниматься другие. Его миссия окончится, когда первые экспедиции благополучно возвратятся со дна глубоководных котловин… Это еще несколько лет. — Волин усмехнулся. — Несколько лет — тоже срок немалый. И вдобавок таких лет…
Просто он устал. Поэтому и щемящая тоска… Ведь не в одиночестве же дело. Он давно привык к одиночеству. И, собственно, о каком одиночестве может идти речь? С ним товарищи, ученики, его работа. Работа, которой он отдал всю жизнь и всего себя… Работа?.. Ну, конечно, его работа. Поэтому он и задумался о том, теперь уже недалеком времени, когда главный этап работы будет завершен. Вот тогда может приползти одиночество, опустошенность… И может быть, тогда он пожалеет, что расстался с Ириной… Расстался ради своей работы… Конечно, это был чудовищный эгоизм. Его эгоизм… Ирина не хотела ждать. Наступил день, и она уехала… Странно, ведь это было так давно… Почему именно сегодня он вспоминает об этом? Просто он устал… Надо отдохнуть немного, и все вернется на свои места. Наступит утро, и снова станут голубыми воды залива, которые сейчас похожи на чернила. Через несколько дней нежная листва покроет голые ветви деревьев. А сегодня вечером он еще прочитает письмо Марины, написанное в далеком Лос-Анджелесе, где сейчас день; день, уже прожитый им…
Марина… Он часто думает о ней… Они чем-то немного похожи… Для нее тоже смысл жизни в работе… И она тоже, несмотря на молодость, уже испытала горечь большой потери… Как и он…
Конечно, самому себе он может признаться: Марина ему нравится, очень нравится, но… Как все это, в общем, банально: юная девушка, у которой еще все впереди, и он, уже оставивший позади почти все…»
Волин ускорил шаг, словно хотел убежать от своих же собственных мыслей.
«Откуда это смятение, — думал он, сворачивая с набережной на один из ярко освещенных новых проспектов. — Словно произошло что-то, чего я еще не знаю, но о чем смутно догадываюсь… Что могло случиться? Что-нибудь на „Тускароре“? Или с Мариной?.. Фу, какая чушь лезет в голову. Решительно пора идти в отпуск. Ерунда все это… Но надо, пожалуй, из дому связаться с „Тускаророй“. Кстати узнать, как здоровье Кошкина. Дымов ничего не написал о нем».
Бросив взгляд на часы у перекрестка, Волин изумился. Половина первого. Он бродит по городу уже два часа. Такси поблизости не было. Волин вскочил в подошедший троллейбус…
Дома дверь квартиры открыла тетушка. Она еще не ложилась и была чем-то взволнована.
— Адмирал дожидается, — шепнула она. — Два часа сидит… Говорил, в институте был — не застал. Потом ездил по городу, тебя разыскивал. Звонил в разные места… Сейчас в кабинете сидит. Курит и сердится…
«Все-таки что-то случилось», — подумал Волин, стискивая зубы.
Он торопливо разделся, прошел в кабинет. В кабинете было сизо от табачного дыма. Кодоров поднялся навстречу. Пожимая руку Волину, сказал:
— Прошу извинить меня, Роберт Юрьевич, за столь поздний визит и мою назойливость. Произошло два важных события, и я хотел посоветоваться с вами, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги. Минувшей ночью взорвана американская глубоководная станция на Санта-Крус. По-видимому, диверсия…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});