— Как ты спросишь?
— Я даже не спрошу, а так это, безразлично скажу: ваш Игорь собирается приехать к вам…
— А зачем?
— Помыться в бане.
— Кто тебе поверит?
— Ага! Тогда я скажу так: он должен приехать в Москву за книгами.
— Это ничего.
— Ну вот, — продолжал Генка; — а если он в Москве, то мамаша скажет: “Ведь он уже дома”. А я скажу: “Да? Удивительно! Значит, он меня опередил”. Потом спрошу: “А где он?” Она скажет: “Играет на заднем дворе”. Тогда я вежливо попрощаюсь, выйду на задний двор и закачу этому Игорю такую плюху, что он подпрыгнет до четвертого этажа. — Драться, пожалуй, не надо, — заметил Слава.
— Драться, конечно, не надо, — согласился Миша, — но проучить их придется. Я сам бы поехал, но… — он презрительно посмотрел на Славку, — не на кого лагерь оставить. Пусть уж едут Генка и Бяшка.
Бяшка вдруг объявил:
— Я, конечно, поеду, но предупреждаю: если Генка заставит меня таскать мешок, а сам будет своим портфелем размахивать, то я все брошу и уеду! Вот! Прямо заявляю!
— Когда я заставлял тебя одного таскать?! — с негодованием возразил Генка.
— Всегда заставляешь! — закричали все, кто ездил с Генкой за продуктами.
— Спокойно! — сказал Миша. — Таскать будете одинаково. Только не проспите поезд. А мы завтра отправимся в деревню. Пора уже клуб закончить.
Некоторое время все сидели молча, усталые после забот и треволнений сегодняшнего дня.
Костер горел ярким пламенем. Сухие ветки трещали в огне. Искры взвивались в воздух и пропадали в темной вышине ночи.
— Тише! — прошептала вдруг Зина. Все замолчали и обернулись к лесу.
Хрустнула ветка… Зашелестели листья деревьев, точно слабый ветерок пробежал по ним… Послышался чей-то вздох…
Миша сделал рукой знак всем сидеть на месте, поднялся и замер, вглядываясь в темный лес, прислушиваясь к странным звукам…
Неужели Игорь и Сева наконец вернулись?
Глава 7
ВАСЬКА ЖЕРДЯЙ
Но это были не Сева и не Игорь…
К костру подошел Васька Жердяй, высокий парнишка в белой рубахе и узких холщовых штанах, едва прикрывавших острые, худые колени. Прозвали его Жердяем, потому что был он высок для своих лет, очень худ и тощ. Он жил с матерью и старшим братом Николаем на самом краю деревни, в полуразвалившейся избушке. Отец его погиб в германскую войну.
Жердяй больше других деревенских ребят дружил с комсомольцами. И они любили его. Он был добр, услужлив. Правда, верил в чертей и прочую ерунду, но зато знал хорошо лес, реку и очень интересно рассказывал всякие истории и небылицы. Старший брат Жердля, Николай, был плотник и помогал ребятам устраивать клуб.
— Ты, Жердяй… — разочарованно протянул Миша.
— Я! — Жердяй присел к костру и дружелюбно улыбнулся.
В мелькающих тенях костра его большая голова с неровно подстриженными (видно, тупыми ножницами) белобрысыми космами казалась еще всклокоченнее, чем обычно. Он веточкой подгреб угли к костру и сказал:
— На деревне говорят, у вас два пионера пропали.
— Ерунда, — деланно безразличным голосом ответил Миша, — найдутся.
Жердяй с сомнением покачал головой:
— Не скажи… Если на Голыгинскую гать забредут, так могут и не вернуться.
Заинтересованные словами Жердяя, ребята теснее окружили костер.
— Что за гать такая? — спросила Зина.
— Гать-то? Дорога лесная.
— Гать — дорога из хвороста, а иногда из бревен. Строится обычно на болоте, — пояснил Славка.
— Верно, — подтвердил Жердяй, — из хвороста. И на болоте построена. Только давно. Ею никто и не пользуется.
Генка нетерпеливо спросил:
— Что ты хочешь рассказать про эту самую гать?
— Про Голыгинскую? А то, что если попали ваши ребята на Голыгинскую гать, так могут и не вернуться.
— Утонут? — спросила Зина Круглова.
Жердяй покачал головой:
— Утонуть не утонут, а увидят старого графа и помрут.
— Опять ты басни рассказываешь! — усмехнулся Генка. — Не надоело выдумывать?
— Не выдумываю я, — серьезно ответил Жердяй, — всё истинная правда. Старики рассказывают. Там граф с сыном закопаны. Прямо в гати. Царица приезжала сюда, давно, еще до Наполеона. Вот царица приехала и казнила графа с сыном. А хоронить не позволила. Велела прямо в грязь закопать, на гати, чтобы все по ним ездили. Так они там закопанные и лежат.
— А наши ребята здесь при чем? — спросил Миша. — Вот слушай… Значит, старый граф с сыном там закопаны. Только не похоронены они как полагается, вот и томятся их души. Никак не попадут ни в рай, ни в ад.
— Ох, и умора! — закричал Генка. — Бабьи сказки!
Коровин недовольно заметил:
— Дай послушать, что человек говорит!
— Томятся, значит, их душеньки, — строго и печально продолжал Жердяй, — так и стонут под гатью, так и стонут, Я сам туда ходил, слышал. Старый граф этак глухо стонет: постонет, да перестанет, постонет да перестанет. А молодой — громко, точно плачет, ей-богу!..
— Страшно! — прошептали сестры Некрасовы и опасливо посмотрели на лес; но им сделалось еще страшнее, и они придвинулись ближе к костру.
Жердяй глухим, монотонным голосом, подражая старикам, продолжал:
— А в самую глухую полночь старый граф выходит на гать. Старый, борода до колен, белый весь, седой. Выходит и ждет. Увидит прохожего человека и говорит ему: “Пойди, говорит, к царице и скажи, пусть, мол, похоронят нас по христианскому обычаю. Сделай милость, сходи!” Так это просит слезно да, жалостливо… А потом кланяется. А вместо шапки снимает голову. Держит ее в руке и кланяется… Стоит без головы и кланяется. Тут кто хошь испугается, с места не сдвинешься от страху. А старый граф кланяется, голову в руках держит и идет на тебя. А прохожему главное что? Главное — на месте выстоять. Коли выстоишь, так он подойдет к тебе вплотную и сгинет. А ежели побежишь, так тут и упадешь замертво. Упадешь замертво, а граф тебя под гать и утащит.
— И многих он утащил? — улыбнулся Миша.
— Раньше много утаскивал. А теперь туда и не ходит никто. Из Москвы приезжали. Рыли эту самую гать. Да разве их найдешь! Как милиция уехала, так они снова залегли.
— А за что их казнили? — спросил кто-то.
— Кто их знает! Кто говорит — за измену, кто говорит — клад золотой царский запрятали.
— Ну конечно, — иронически заметил Генка, — клад уж обязательно. Без клада не обойдется.
Миша протянул руку по направлению к помещичьему дому:
— Про этих графов ты рассказываешь?
— Про них, — кивнул головой Жердяй, — про предков ихних. Который граф за границу убежал, так тому, что под гатью, он внуком приходится.
Миша зевнул:
— Сказки!
— Не говори, — возразил Жердяй, — старики рассказывают!
— Мало ли что старики рассказывают, — пожал плечами Миша. — Сколько чудес рассказывали про мощи, а когда стали в церквах изымать ценности в пользу голодающих, так ничего и не нашли в этих мощах. Одна труха, и больше ничего. Обман! Опиум! Затуманивают вам мозги, и всё!
Потом Миша посмотрел на свои часы. Хотя он носил их на руке, но они были переделаны из карманных, такие большие, что даже рукава рубашки не могли их закрыть. Полдевятого.
— Давай отбой! — приказал Миша горнисту.
В ночной тишине громко прозвучал горн.
Прощаясь с Жердяем, Миша сказал:
— Завтра мы придем клуб оборудовать. Так ты сходи с ребятами в лес и наруби еловых веток. Мы ими клуб украсим. — Можно, — согласился Жердяй. — А книжки принесете?
— Обязательно. И попроси Николая, чтобы он тоже пришел. Поможет нам закончить сцену и скамейки.
— Придет! — уверенно ответил Жердяй. Белая рубашка мелькнула среди деревьев. Послышался хруст ветвей. Все стихло.
— Как он не боится ходить ночью по лесу один! — сказала Зина.
— А чего бояться? — хвастливо возразил Генка. — Я ночью куда угодно пойду. Хотя бы даже на эту дурацкую гать.
— Ложись лучше спать, — сказал Миша, — а то завтра к поезду опоздаешь.
Все разошлись по палаткам. Некоторое время слышались смех и возня. Миша в последний раз обошел лагерь, проверил посты. Останавливаясь у палаток, он громко говорил: “А ну давайте заснем”… Наконец лег и Миша. Все стихло.
Луна освещала спящий лагерь.
Но спали не все.
Часовые ходили по поляне, сходились у мачты и снова расходились в разные стороны.
Миша лежал и думал о том, куда могли деваться Игорь и Сева и что предпринимать, если их завтра не окажется в Москве.
Славка терзался тем, что ребята сбежали именно тогда, когда он оставался за старшего.
Девочки прислушивались к тишине ночного леса и, вспоминая рассказ Жердяя про Голыгинскую гать, боязливо натягивали на себя одеяла.
Коровин размышлял о том, что усадьба, в общем, подходящая для трудкоммуны. А старуха хоть и страшная, но директор детдома Борис Сергеевич так ее шуганет, что она сразу образумится.