Тогда Окш закричал, закричал даже не голосом, а всеми клетками своего тела, всеми силами души. Этот крик мог поднять на ноги даже мертвых. Из палаток начали вылезать пригубившие отравленного вина и вкусившие отравленного хлеба воины — бледные, распухшие, полуживые. Избежали этой участи лишь немногие — те, кто во время раздачи свежих припасов отсутствовал или просто отложил трапезу на. более позднее время.
Один из таких боеспособных воинов подскочил к Окшу, которого все знали как ближайшего сподвижника Шеда, и со злобным воплем сунул ему свою многоза-рядку.
Окш нажал на спуск — бесполезно, подергал за рычаг помпы — тот был затянут до отказа. Тогда он переломил ствол и сразу понял причину отказа — нестандартная пуля намертво зачеканила канал. Вот, значит, какие подарки прислали им добрые тыловые дядюшки!
С той стороны, откуда наступали основные силы врага, уже застучали частые выстрелы. Теперь о победе и думать было нечего, теперь надо было спасать собственную шкуру. Однако Окш не был бы максаром, если бы позволил себе позорное бегство. Конечно, его воины обречены, но подставить шею под топор палача они всегда успеют. Уж лучше пусть продают свою жизнь втридорога, как и положено настоящим мужчинам.
С тыла на них двигалось свежее до зубов вооруженное войско, глубина построения которого достигала десяти рядов. С фронта дорогу к спасению тоже преграждал враг, но враг совсем другой — голодный, измученный, неоднократно битый. Единственным его преимуществом был земляной вал, увенчанный бревенчатым частоколом.
Выбирать не приходилось. Позади была полная безнадежность, впереди — какой-то шанс, пусть и ничтожный.
То, что в распоряжении Окша осталось не так уж и много воинов, имело и свою положительную сторону — он мог без труда накрыть их, словно невидимой сетью, своей волей. Сейчас все они действовали как единый организм — многоликий, многорукий, многоногий, — но подчиненный одной-единственной общей воле.
Приказав воинам бросить бесполезные многозарядки и вооружиться мечами, Окш погнал их прямо на вражеские укрепления. Пока путь атакующих пролегал по ложбине, почти не просматривавшейся с вала, королевские стрелки выжидали, экономя пули. Зато когда вольные братья гурьбой высыпали на перешеек, тщательно очищенный не только от деревьев, но даже от пней, прямо в лицо им стеганул густой залп.
Окш бежал одним из последних, стараясь держаться так, чтобы между ним и плюющимся пулями частоколом постоянно находился кто-нибудь из воинов. Это была не трусость, а обычная предосторожность, тем более что живые люди значили для Окша ничуть не больше, чем другие атрибуты военного ремесла: много-зарядки, мечи, доспехи и так далее.
Прежде чем воля Окша, способная в равной мере и защищать, и губить, достигла сознания тех, кто скрывался за частоколом, перед ним одного за другим убили четверых вольных братьев.
Как всегда в таких случаях, он на краткий миг ощутил весь хаос чувств, обуревавших его будущих жертв страх разной степени интенсивности, вплоть до животного, ненависть, жалкие надежды, горькое разочарование, мольбы о спасении, мысли о близких. Затем все было кончено — хрупкие человеческие души не могли вынести всесокрушающий напор воли максара.
Стрельба сразу прекратилась, и уцелевшие вольные братья перебрались через частокол, где в мгновение ока изрубили его беспомощных защитников и вооружились их многозарядками. Первая часть задуманного Окшем плана удалась.
Между тем основные силы королевских войск приближались, на ходу перестраиваясь в штурмовые колонны. Взять это довольно-таки примитивное укрепление, к тому же защищаемое недостаточным количеством бойцов, они, конечно, возьмут, если не с первой попытки, то со второй или третьей, но гора трупов при этом сравняется по высоте с гребнем земляного вала.
А Окшу здесь больше делать нечего. Пусть вольные братья дерутся на указанной им позиции, обеспечивая отход своего вождя, а ему самому надо искоренять измену, из каких бы высоких сфер она ни исходила, собирать новые армии и мстить, мстить, мстить — мстить до тех пор, покуда дышит хотя бы один из тех, кто оказался виновником его нынешнего позора.
Местность вокруг была совершенно незнакомой, и Окш пожалел, что не захватил с собой карту. Хотя кто мог предположить заранее, что ему, еще недавно повелевавшему целой армией, придется в одиночку бежать по чахлому, отравленному болотными миазмами лесу,
Перешеек постепенно сужался. Темная вода, заросшая у берегов буровато-зеленой, похожей на жидкое коровье дерьмо ряской, поблескивала уже с двух сторон. Вот будет номер, если это не перешеек, а всего лишь далеко вдающийся в озеро мыс!
Беспокоило Окша еще и то, что по мере удаления от места схватки чувство опасности не уменьшалось, а, наоборот, возрастало. Не исключено, что где-то впереди его поджидает засада или… или погоня скрытно следует позади.
Едва он успел об этом подумать, как длинный раскаленный гвоздь (по крайней мере так ему показалось) прошил правую ногу пониже колена. Окш с разбега упал, вскочил впопыхах, снова упал и откатился под защиту плоского, как могильная плита, замшелого камня.
Стреляли скорее всего с близкой дистанции, но, как Окш ни напрягался, противника заметить не мог. Не помогали ни его способность проникать в чужие души, ни второе зрение. А что, если это сработал самострел, установленный на какую-нибудь крупную дичь, вроде лесного оленя, или пулю выпустил случайно оказавшийся здесь королевский воин, сразу после выстрела смывшийся от греха подальше?
Как бы то ни было, отлеживаться за камнем не имело никакого смысла. Окш уже успел убедиться, что впереди, на дистанции, недоступной для обычного человеческого взора, перешеек расширяется, теряет свой дикий вид и превращается в хорошо обжитое пространство с домами, огородами, дорогами, а главное, с людьми, которые сделают для него все, что он пожелает.
Окш сдвинул гармошкой мягкое голенище сапога и кое-как перевязал рану. Пуля пробила и кость, и надкостницу, и мякоть икры. Сон начинал сбываться. Но только при чем здесь Рагна?
Он ужом прополз не меньше пяти сотен шагов и лишь тогда решился встать на здоровую ногу. Вместо костыля Окш опирался на трофейную многозарядку. Опасность по-прежнему витала над ним, как стая стервятников, хотя ни единая тень не проскользнула в зарослях, ни единый шорох не донесся до его ушей, ни единая чужая мыслишка не оскверняла первозданного покоя древних болот.
Окшу удалось доковылять только до ближайшего хилого деревца, ствол которого был похож на штопор, а ветки на ерши, которыми трубочисты прочищают камины. Боль снова пронзила ногу, на этот раз левую. Стало ясно, что его хотят взять живым, поэтому и бьют по ногам. И все же интересно, что это за призовой стрелок охотится за ним? На человека не похож, человек уже давно выдал бы себя, но и не максар — те многозарядок в руки не берут, считая их оружием рабов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});