удивительным ожесточением, впивались до костей в тело. На этот раз, однако, было отличие: солнце, к удивлению нашему, не показывалось на небе, которое было заволочено отовсюду тучами, но где бы оно в ту пору ни было, по-видимому, не забывало живущих под ним, и тешилось нашими страданиями; воздух был душен и тяжел.
Опять та же дорогая спутница, замзамия, о бок со мной, на луке седла; опять тот же неизменный ординарец, верный негр, из Гули, опять те же юз-баши и бим-баши, то сменяющиеся с караула, то вступающие в авангард и почтенная фигура Гассан-эфенди, старшего из батальонных командиров; опять тот же марш, «Мальбруг в поход поехал», приглашал и нас к выступлению в поход, а голос доктора, всегда суетливого и опаздывающего, покрывал трубный голос марша. Но теперь прибавилась для солдат новая забота на ночлегах: дело тукулей, потому что рашаш, первые периодические дожди начались; они непродолжительны: недели две-три; за ними уже следует хариф – время постоянных и проливных дождей в течение четырех месяцев, которое опять заключается месяцем перемежающихся дождей.
На первый ночлег мы пришли поздно, и не желая утомлять солдат, не поставили тукулей, но часа в два ночи были пробуждены ливнем, упадавшим на нас. Натянув на себя ковер и поддерживая то той, то другой рукой середину его снутри, чтобы сколько-нибудь образовать скат воды, я, от нечего делать, размышлял, на что похоже положение человека, задыхающегося в таком тесном пространстве? Похоже на то, если бы его, живого, заключили в гроб, опустили в могилу, зарыли…. ужасно. Чтобы поскорей освободиться от этой мысли и убедиться в противном, я решился было выглянуть из-под своего заключения: меня обдало дождем, и я поспешил скорее скрыться. Кажется, небо не выдержит тяжелых туч, которые висели на нем, и обвалится на землю…
Между тем, мне угрожала другая беда: намокнувший ковер тяжелел все больше и больше; я едва сдерживал его над собой; руки ясно ощущали влажность его с внутренней стороны; наконец, несколько капель пробилось сквозь него; дорога была проложена; целый ручей угрожал мне, я опять высунул голову: темно, дождя нет, а шум и плеск в лужах слышались ясно; что случилось? Солдатики устроили надо мной род палатки из всякого хлама; такое внимание со стороны черного человечества мне было особенно приятно. Впрочем, это не в первый раз я испытывал заботливость о себе солдат и офицеров. Они, будто понимали, каково было в этой экспедиции мне, жителю Севера, когда они сами довольно-таки терпели под раскаленным небом, при таких трудных переходах.
Поутру дождь стал стихать: вышедши из-под своего навеса, я был поражен пестротой лагеря, и в обыкновенное время представлявшего мало стройности и гармонии. Цепь часовых разумеется была неподвижна, но остальные, большей частью нагие, толпились вокруг огней в разных положениях, просушивая платье, подшучивая друг над другом; хохот раздавался отовсюду, как будто ничего не бывало. Арабы-вожатые поступили благоразумнее всех. Как скоро начался дождь, они сняли с себя фереды, единственное их одеяние, и просидели на них, нагие, всю ночь; когда дождь прошел, они обсушились, обогрелись и оделись в совершенно сухое платье, между тем, как даже мы не имели сухого белья, чтобы переодеться, потому что все наши вещи были насквозь измочены.
Только к десяти часам могли мы несколько обсушиться и снялись с лагеря. На земле уже не оставалось следов дождя, как не силен он был: это был третий дождь в нынешнее лето, и земля, иссякшая, истлевшая, поглотила его, как каплю. Только хоры, ложбины, еще точили тоненькие струи; к вечеру и тут уже не было воды.
Мы несколько раз переходили через хор Гасса, на котором провели такую неприятную ночь, и хор Бельме, куда впадает Гасса. Дорога была чрезвычайно трудна; хоть у нас и было несколько ослов, но мы шли большей частью пешком, то спускаясь с горы, то подымаясь по камням и обвалам на гору. В полдень мы достигли Соды.
Горы Сода были очень населены, – исключительно неграми Берта, никого к себе не принимавшими из посторонних племен, а особенно арабов; они отличались дикостью и храбростью; никому не было прохода мимо их, только бы по силам были проходившие; соседи много терпели; но в прошлом году, гакум-дар напал на Соду; три дня бил жителей и жег жилища, на четвертый день ушел, оставив после себя одно пожарище и уведя по тысячи уцелевших негров в неволю; солдатам, однако, тоже досталось. Негры скрылись в пещерах, которых много в горах Соды, и отсюда нападали нечаянно на солдат, беспечно занимавшихся грабежом. Осажденные в пещерах, они убивали друг друга, чтоб не достаться в руки победителю, или предавали себя голодной смерти; только застигнутые врасплох сдавались в неволю. Женщины, которых уже вели солдаты, как свою собственность, нападали на них нечаянно, и часто, сцепившись, кидались с утеса вниз, увлекая за собой и врага.
Теперь на Соде осталось мало жителей, едва ли две тысячи, и те уцелели, потому что успели убежать до нападения гакум-дара. Они платят египетскому правительству дань золотом и невольниками. Мелек, предуведомленный о приходе отряда, явился к нам; негры, собравшись в кучу на самой верхушке горы, с пучками копий на плечах, ожидали, чем кончится это свидание. С мелеком было несколько невольников, и тут мы, в первый раз, увидели людей, выкрашенных с ног до головы в красивый цвет: волосы и даже брови были красны. Бедные люди! Они хотели подделаться хотя под цвет полу-аристократический: о белом уже и мечтать не смели. У негров есть поверье, что некогда и они были белы: но солнце, которому большая часть из них поклоняется, за что-то разгневалось и пожгло их; с тех пор они стали черны, как обгорелая головня.
Мелек или мек и его спутники, за несколько шагов до нас, кинулись наземь и целовали ее; потом, приблизившись, простерли вверх руки, как бы защищаясь от сильного блеска солнца, обдававшего их, и потупив глаза, остановились; эти движения, эти позы были чрезвычайно театральны и грациозны. Наши негры, конечно, не воображали, что они представляли нам живую картину поклонения пленников Рамзесу и другим фараонам, картину, повторение которой мы так часто видели на оставшихся памятниках древнего Египта.
Два пика Родока, которые мы уже столько раз видели, и из Бени-Шонглу, и с Тумата, представлявшиеся то едва заметными, подобно перистым облакам на горизонте, пятнами, то очерченными алой чертой, то бледными, то синими, по мере приближения к ним или отдаления от них, – теперь принимали все более и более определительные формы и рисовались на светлом горизонте грозно, величаво.
Мы остановились на