Кошаров все удивлялся неутомимости Семенова. «Он переполнен какой-то упругой энергией», — думал Павел Михайлович, чувствуя себя усталым.
— Ну что ж, пойдем.
Незаметно прогулка превратилась в напряженные поиски. Семенов осматривал речные валуны, переворачивал их, раскалывал молотком, записывал в походную книжку образцы горных пород.
«Обнажений горных пород я не встретил и ограничился тщательным осмотром валунов, нанесенных рекой. Между ними встретились те же граниты, как и в ущелье реки Аксу, сиениты, крупнозернистые диориты, габбро, серые известняки, черные и красные порфиры, в небольшом количестве гнейсы, песчаники, амфиболиты, роговообманковые сланцы и брекчии, но вулканических пород не оказалось».
Они вернулись к костру, улеглись на росистой траве, под высокими тянь-шаньскими звездами. Остро и сладко пахло облепихой, но запах ее, опьяняя, все же мешал спать.
В эти дни перед художником промелькнуло столько перевалов, ущелий, потоков, что он заблудился в бесконечном их лабиринте и потерял представление, где сейчас находится. Чем дальше проникали они в глубь Тянь-Шаня, тем обширнее и непонятнее становился мир. Художник казался себе чуждым и лишним в могучем нагромождении хребтов.
— Куда мы направимся завтра? — спросил он.
— К Заукинскому перевалу, — полусонно ответил Семенов. — Там есть озера, в которых берет свое начало Нарын. Еще никто не достигал верховий Нарына. А Нарын — это верхняя часть Сыр-Дарьи, — Петр Петрович приподнялся на локтях. — Сыр-Дарья — одна из величайших рек Азии, и никто не знает, где она берет свое начало.
— Вы-то знаете, Петр Петрович…
— Со слов киргизов. А я хочу видеть эти истоки. Я исследовать их хочу, — в голосе Семенова зазвучало нетерпеливое желание.
— Почему вам хочется обнять необъятное? Вы и географ, и геолог, и ботаник, и энтомолог. Не чересчур ли для одного человека?
— И поэт, и художник, добавь, правда, — в душе. Меня и статистика интересует не меньше поэзии, — Семенов подбросил в костер хвороста. Огонь приподнял и покачнул тяжелые тени скал. — Не чересчур ли много, спрашиваете вы? А нам приходится брать чересчур. — Семенов повертел в пальцах веточку барбариса, густо облепленную цветами, швырнул в огонь.
Путь к истокам Нарына оказался изнурительнее, чем казалось Семенову.
Узкие долины были забиты сланцевыми глыбами, гранитными и порфировыми плитами, засеяны щебенкой. Животные калечили копыта о камни, люди выбивались из сил. С неимоверными усилиями путешественники добрались к подножию Заукинского перевала. На голом плато лежало крошечное озеро; на зеленой воде паслась стайка красных турпанов.
— Алые птицы на аквамариновой воде, — не удержался Кошаров. — Какое нереальное сочетание красок!
— И все-таки оно существует. Все сущее достойно изображения. — Петр Петрович глянул на вершину перевала, уходящую за облака. — Ягодки-то нас, Павел Михайлович, ожидают впереди.
Штурм Заукинского перевала продолжался весь день. У Семенова заломило в ушах, неприятный шум надрывал барабанные перепонки, колени тряслись, тело наливалось ломящей болью. Им овладевала горная болезнь, а Кошаров, к своему удивлению, ее не испытывал.
На узеньких, оползающих песком и камнем тропках стали появляться дохлые лошади, верблюды, бараны. Неожиданно саврасая кобылка Семенова шарахнулась в сторону, вздыбилась над пропастью.
Петр Петрович успел ухватиться за скалу и высвободить ноги из стремян. Лошадь, потеряв равновесие, рухнула в бездну.
Кошаров подхватил Семенова и снял со скалы.
— Вы были на волосок от смерти. Вас спасло чудо, — нервно сказал художник.
— Чего испугалась моя лошадь?
— Споткнулась о человеческий труп.
Семенов заметил на тропинке мертвого богинца, одетого в рваный бешмет. Мертвеца прикрыли камнями. Все спешились и, ведя в поводу лошадей, продолжали подъем. Только к вечеру участники экспедиции одолели Заукинский перевал. Семенов, шедший первым, увидел волнистую равнину. Горные исполины исчезли. Между невысоких холмов зеленели озера — на воде дремали уже другие, сочного синего цвета турпаны. Птицы спокойно провожали путников, они не боялись человека.
Всюду цвели островки горного лука еще неизвестного вида. Золотые островки соединялись с пестрыми — белые лютики, фиолетовые купальницы, голубые гиацинты были прекрасными, свежими, но ни Семенов, ни Кошаров не проявляли восторга. Другие, невероятные и страшные картины потрясали их.
В золотистых зарослях лука, осыпанные лепестками, лежали люди. Мужчины и женщины, дети и старики. Сотни трупов с лицами, искаженными болью, страхом, голодом, опрокинутые навзничь, на спину, незряче смотревшие в небо. На высоте, достигающей трех с половиной верст, в холодном чистом воздухе трупы не разлагались. Люди казались спящими, и это еще сильнее действовало на путешественников. Здесь, на Заукинском перевале сарыбагиши истребили богинцев из рода манапа Бурамбая.
Семенов ехал по высокогорной равнине, угрюмо озираясь по сторонам. В уме не умолкала пушкинская строка: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» В мертвящей тишине этого поля ему чудились какие-то непонятные живые звуки. Что-то повизгивало и хрипело, укрытое цветущими холмами, и, невидимое, вызывало тревогу. На горизонте возникли низенькие колыхающиеся тени, а звуки стремительно приближались.
Из-за холма вылетела одичалая стая лохматых псов. С яростным лаем псы окружили экспедицию — стая искала новых хозяев. Мертвое поле скрылось за холмами. Равнина полого спускалась к юго-востоку — три озера мерцали на ней. Из каждого вытекала речушка. Речки сливались, и теперь только один поток исчезал в отуманенных далях.
Это и был Нарын, исток древнего Яксарта, великой среднеазиатской реки Сыр-Дарьи.
Петр Петрович опустился на колени, зачерпнул в ладони морозную воду, напился, вымыл разгоряченное лицо. Он первым из европейцев пил воду из нарынских истоков. «Мы проблуждали еще часа два между истоками Нарына, но спуститься вниз по его долине я не решился: лошади наши были измучены и изранены».
14 июня Петр Петрович спустился с плоскогорья на реку Зауку, где и соединился со своим отрядом. Проводники вели Семенова на Иссык-Куль мимо древних развалин и заброшенных пещер. Вечером того же дня Семенов вторично увидел необозримое синее озеро. «Над Кунгеем носились темные облака, эффектно освещенные солнечным закатом. В то время когда снежные вершины Кунгей-Алатау уже начинали загораться своим альпийским мерцанием, мягкие куполовидные предгория были облиты таким светом, который уподоблял их светлому дыму или облаку, как будто все эти горы горели и дымились».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});