Сарыбагиши, устрашенные появлением русских, очистили завоеванные земли и ушли на реку Чу. Земли, пастбища, сады богинцев стали снова свободными. Отпала нужда для Семенова с оружием в руках пробиваться на верховья Нарына. «Я получил полную возможность осуществить свое намерение проникнуть з глубь Тянь-Шаня», — записал Петр Петрович в дневник. И немедленно объявил Бурамбаю:
— Иду в экспедицию лишь со своим отрядом и проводниками. Цель моя — через Заукинский перевал достичь истоков Нарына. Султан Тезек остается охранять ваши кочевья на Иссык-Куле.
Петр Петрович в сопровождении сорока девяти казаков, двенадцати проводников, художника Коша-рова выступил из аула Бурамбая к перевалу Санташ.
Голые скалы поблескивали в прозрачном воздухе, небольшое густо-синее озеро трепетало, пронизанное солнечным светом. Кошаров первым заметил большой холм из пегих камней.
— Почему перевал называют тысячей камней?
— Ты любишь легенды, Павел?
— Если они правдивы…
— Есть у киргизов легенда о Санташе. Когда Тамерлан предпринял поход в восточные страны, он шел через этот перевал. Здесь Тамерлан решил сосчитать свои войска. Каждый воин бросил на берег озера по камню. Вырос холм из многих тысяч камней. Тамерлан возвращался опять-таки через Санташ. Властителю захотелось узнать, сколько у него осталось войска. Каждый воин взял по камню, и холм уменьшился во много раз. Так подсчитывал монгольский завоеватель головы в собственном войске.
С вершины Санташа они увидели Мустаг, закованный в вечные снега. Девственная чистота снега казалась путешественникам отрешенной от всего случайного. Вершины были так недосягаемы, так величественны и так далеки от земной суеты, что Семенов почувствовал себя чище и одухотвореннее. То же испытывал и художник — удивленные глаза его дышали теплым черным блеском.
Радостные и возбужденные, спускались они с Санташского перевала в долину Джаргалана. Здесь от их счастливого возбуждения не осталось и следа.
Навстречу плелись изнуренные, раздетые, полуумирающие люди. Это были богинцы из племени Бурамбая, захваченные в плен сарыбагишами.
Семенов снабдил голодных куртом — овечьим сыром, поделился бараниной и черными сухарями.
На следующий день через долину Джаргалана он проник к знаменитому среди киргизов теплому источнику Алма-Арасан. Здесь Семенов все еще думал найти вулканические породы. Он отправил отряд с Кошаровым на реку Каракол, а сам с проводником остался у источника. С Кошаровым договорились встретиться на берегах Каракола.
Петр Петрович занялся поисками вулканических пород на Алма-Арасане.
«Вопрос о том, нет ли в Тянь-Шане вулканических горных пород, стоял для меня на первом плане, и так как я убедился в том, что кристаллические горные породы Аксуйской долины, приподнимающие пласты осадочных пород (известняков и сланцев палеозойских систем), оказались гранитами и сиенитами, то мне оставалось только тщательно разыскать, не найдется ли вулканических пород между бесчисленными валунами, увлекаемыми бурной речкой с самых отдаленных вершин Небесного хребта. Но никаких вулканических пород между валунами реки в ее долине не оказалось. Я мог спокойно перейти всецело к исследованию флоры Аксуйской долины».
Семенов спрятал геологический молоток и занялся ботаникой. Лазил по зарослям черного барбариса и боярышника, любовался рощицами диких яблонь, склонялся над цветами и травами. Они вскарабкались на обрыв, и Семенов увидел новую долину с белесой лентой Каракола. Там была назначена встреча с Кошаровым.
Река, врезанная в темную зелень лесов, была пустынна. Шум воды не достигал горной высоты, солнце слепило глаза, глубокие тени скал зловеще чернели. Семенов вынул бинокль — река, зелень, тени приблизились. На берегу Каракола замелькали всадники.
— Вот и наш отряд, — облегченно сказал Петр Петрович.
— Чужие глаза мешают тебе, — проводник приложил ладони к вискам. — Это сарыбагиши…
Скрываться уже было поздно: их заметили. От отряда отделилось несколько всадников. Петр Петрович вытащил пистолет и поехал навстречу сарыбагишам.
Сблизились почти вплотную, лишь рытвина разделяла Семенова и сарыбагишей. Держа наготове пистолет, Петр Петрович не спускал глаз с высокого худощавого всадника, выскочившего на край рытвины.
— Кто такие? — спросил всадник.
— Русские, — Семенов объяснил, что принадлежит к большому отряду, пришедшему на помощь богинцам.
— А где ваш отряд? — хитро прищурился всадник.
— Отряд за соседней горой. Всадник усмехнулся.
— Вы — наши пленники…
— Пока еще нет, — Семенов поднял пистолет. — Вот это оружие может стрелять сколько угодно. Вы только зря потеряете время.
Всадник опять презрительно усмехнулся.
— А во-он отряд! — крикнул проводник, показывая за Каракол.
С перевала в речную долину спускался отряд, ведомый Кошаровым. Солнце играло на казачьих саблях, мерно вышагивали верблюды, гарцевали богинцы.
Сарыбагиши повернули коней и поскакали к своим. Через несколько минут они скрылись в роще.
— Хорошо, что мы появились вовремя. Я заметил сарыбагишей еще на перевале, — радовался Кошаров, присаживаясь около Семенова на берег Каракола. Над ними темно и густо вздымались кусты облепихи, бабочки, похожие на бледные цветы, порхали между ветвями. — Чертовы дорожки на этом Тянь-Шане, — продолжал Кошаров. — Вернее, никаких дорожек — только волчьи тропки да следы снежных барсов. Постоянно перевьючивали верблюдов и лошадей. Лошадь аксакала Терскея сорвалась в пропасть. Терскею пришлось спускаться за вьюками, это происшествие задержало на три часа. Бедный Терскей, он плакал над погибшей лошадью, как над другом. На память даже отрезал ухо и хвост. Я его понимаю: киргиз без лошади — несчастнейший человек.
Семенов встал, отряхивая с брюк мокрый песок. Шагнул к костру, у которого притих старый богинец. Положил ему на плечо руку.
— Не горюй, аксакал! Добрая лошадка была у тебя, но что поделаешь — воля аллаха. Я тебе дарю коня из запасных. Выбирай любого.
Терскей всплеснул руками, признательно прижал кулаки к груди.
Утомленные спутники завалились спать, положив под головы попоны и седла. Семенову не спалось. Было еще рано, крутые обрывы, сливаясь с зеленоватым небом, манили к себе. Над долиной сверкала вечным снегом двурогая вершина Огуз-баши. Пестрая тишина гор была глубока и печальна.
— Пройдемся перед сном, — предложил Семенов художнику.
Кошаров все удивлялся неутомимости Семенова. «Он переполнен какой-то упругой энергией», — думал Павел Михайлович, чувствуя себя усталым.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});