— Чаек тюремный, — ответил бывший новый русский, приоткрыв дверь.
— А в глаз? — спросил Гуча, выжимая алый плащ.
— И в глаз было, — сказал Полухайкин, садясь на прежнее место, — размахнулась и…
— Ты дальше читай. — Аминат рассмеялся и ткнул Гучу в бок. — Я давно так не веселился!
— Читаю: «Посмотри, кругом зелень…»
Полянку усыпали зеленые купюры с портретом президента Америки какого-то там века.
— В Зелепупинске, имей я столько капусты… — Закончить фразу Полухайкин не успел — замер с открытым ртом, глядя на крепкие капустные кочаны, в которые превратились деньги. Потом покачал головой и прочел: «…в ручье плещутся караси…»
По полянке потек ручей, в котором изумленный черт увидел самых богатых людей Иномирья.
— Караси — это зажиточные граждане, — пояснил Альберт. Ручеек с местной элитой исчез.
— Тебе повезло, — сказал черт и рассмеялся.
— Почему это? — Полухайкин не понял, в чем заключается везение и что так насмешило брюнета.
— Потому что теперь ты всегда сможешь выяснить, кто здесь самый богатенький, — пояснил тот.
— Как это?
— Просто. Представь себе самого большого карася, какого ты только способен придумать!
Полухайкин зажмурился и представил! По полянке снова потек ручей, в котором на этот раз сидела взбешенная ведьма Гризелла. Ее грязно-серый перманент под действием воды раскрутился, бурые капли падали с волос на нос, разбивались и брызгали в стороны. Отшельника словно ветром сдуло с крыльца, стоило ему только взглянуть в злющие бабкины глазки.
— Прекрати! — заорал Гуча, проклиная свое чувство юмора и не вовремя обострившееся любопытство.
— А?! — очнулся наследник престола, однако было уже поздно — бабка вылезла из воды. Ручеек исчез, но Гризелла осталась. В бешенстве расшвыривая пинками попадавшие под ноги кочаны, она подошла к крыльцу, вытащила из кармана мокрого платья калькулятор и что-то посчитала. Потом извлекла оттуда же блокнот, надо сказать, изрядно вымокший, что-то нацарапала химическим карандашом и, вырвав лист, пришлепнула его на лоб наследнику. Так же, не говоря ни слова, оседлала метлу и улетела.
— Что это? — Альберт отлепил листок.
— Наверняка счет за моральный ущерб и причиненные убытки в виде промокшего платья, — ответил ему отшельник, возвращаясь на крыльцо. — И, насколько я знаю Гризеллу, чем меньше слов она сказала, тем крупнее сумма.
— Ничего себе! — Полухайкин пробежал глазами, список и присвистнул. — Она не карась, она акула большого бизнеса! Прикинь, эта старая перечница меня на счетчик поставила!
— Да шут с ней, — махнул рукой черт. — Творится что-то очень непонятное, и чует мое сердце, что дальше будет еще интереснее!
— Вот тут я с тобой согласен, — кивнул головой Аминат. — Что дальше будет интереснее, согласен, а то, что непонятно, тут ты не прав! Все очень просто — каждый человек теперь способен изменить этот мир неосторожным словом. Проще сказать, каждый стал волшебником.
— Скорее тут не слова виноваты, а образы согласился с ним Гуча. — Вот Альберт, он в силу своего криминального прошлого мыслит по понятиям. Нормальный человек при слове подснежник увил бы нежный весенний цветок, а ему трупы мерещатся!
— Правильно, — буркнул Полухайкин, — «подснежник» по фене — труп.
— И ты еще удивляешься, что Марта тебе от ворот поворот дала?
— Так что ж, выходит, я сам весь этот беспредел устроил? — Наследник престола выпучил глаза и почесал заднюю часть квадратной головы.
— Выходит, так, — снова кивнул отшельник.
— Не, в натуре, не может быть!
— Давай проверим, — предложил черт.
— Как?!
— Да запросто! Я буду говорить обыкновенные слова, а ты мысленно представляй, что это такое.
— Не понял. — Альберт снова потянулся к затылку.
— Ну, представляй понятные образы!
— А, это мыслить по понятиям, в натуре! — дошло наконец до наследника.
— Во, уловил, — одобрительно проговорил отшельник и наполнил стаканы. — Ну, за мыслительный процесс!!! Кстати, очень помогает при некотором отупении!
— Не, ну ты загнул, — Полухайкин выпил, закусил и прищурился. — Вот ты всю жизнь тут живешь и то не сразу въехал, что, типа, происходит, а я без году неделя в Иномирье ошиваюсь! И мне все ясно! Слышишь? Если амиго говорит — вода, то я должен эту воду представить. Так?
— Во-во, вижу, понял. — Черт выпил свою порцию. — Ну как, начали?
— Валяй, — согласился Полухайкин, смял бумажку с объяснением в любви и бросил ее под ноги.
— Начнем с простых понятий. — Гуча обвел взглядом полянку и, заметив заплесневелый сухарь у крыльца, произнес: — Булки!
Полухайкин наморщил лоб и надолго задумался, потом пожал плечами:
— Ну, амиго, ты сам напросился, в натуре! Ну, булки!
На колени отшельнику Аминату упал ароматный каравай. Волшебник взял его в руки, вдохнул свежий хлебный аромат, отщипнул поджаристую корочку и спросил:
— А кто хлеб в форме задницы испек?
— Альбертушка наш, — съехидничал Гуча. — Вот наденет Марте хомут на шею и будет такие хлебы печь!
Лучше бы он откусил себе язык, так как дальше события совсем вышли из-под контроля. В руках у Полухайкина появился хомут, напротив — принцесса Марта. Влюбленный жених, совершенно не желая того, надел конскую упряжь ей на шею.
— Ох, — только и смог сказать несчастный наследник престола.
— Фу! — возмутилась Марта, сняла с себя лошадиное безобразие и, точно угадав виновника инцидента, водрузила его на черта. Презрительно оглядев собутыльников, она еще раз фыркнула и, придерживая руками коричневые юбки, гордо зашагала прочь от избушки.
— Не, ну ты, ты! Ты, в натуре, ты чайником думай! — заорал будущий король Полухайкин. — У тебя че, чердак горит? Че ты базаришь? Че, хочешь, чтобы утки крякнули? Амиго, я думал, ты кореш, а ты, словно последний бык, подставил меня! Да я готов с тобой был последней травкой поделиться, на любой яме грудью за тебя встать, а ты?
Он в сердцах сплюнул и побежал догонять невесту. Про болтающегося в воздухе трактирщика он совсем забыл. Тот несколько раз стукнулся о трубу, но потом все же полетел вслед за Альбертом.
Аминат рассмеялся, глядя вслед удаляющейся парочке, и помог Гуче снять злосчастный хомут.
— Тебе не кажется, что где-то горит? — спросил он, поддерживая черта, — Паленым несет.
— Чердак горит. — Гуча принюхался. — Тушить надо!
Волшебник щелкнул пальцами, и над крышей появилась полновесная грозовая тучка. Дождик намочил крышу.
— Не туда поливаешь, ты голову туши — уже капюшон тлеет?
Отшельник передвинул тучку и подставил голову под дождь.
— Как я понял, чердак — это голова? — спросил он.
— Правильно. Сейчас еще должны крякнуть утки. — И точно, полянку усыпали свежеподстреленные утки.
Отшельник взял одну, что-то пробормотал, и по поляне поплыл аромат жареного мяса. Птица покрылась хрустящей золотистой корочкой.
— Крякнули, говоришь, — пробубнил старик, пережевывая утятину. — Надо будет запомнить. О, а это что?
Аминат нагнулся, поднял с земли чистенький беленький череп и, задумавшись, уставился в пустые глазницы.
— Я его где-то видел. — Он снова задумался. — Нет, не вспомню, но больно уж у этого жмурика знакомая физиономия!
Полянка тем временем заросла коноплей, в центре появился разбойничий лагерь с тощим атаманом. Разбойник сидел на худой лошаденке, которая почему-то была привязана к гнилой коновязи. Потом на фоне нищего притона появился мускулистый парень с глупой мордой бычка-опойка и грустно замычал.
— Чайник, травка, яма, бык, — прокомментировал эти чудеса черт. — Чайник — это череп, яма — воровской притон, тот парнишка с глупым лицом — бык, а травка, она и в Африке — травка.
— Шалит кто-то, ох шалит! — Аминат щелкнул пальцами — и все исчезло.
— Ты знаешь, что случилось? — вскинулся Гуча.
— Все проще пареной репы, — сказал отшельник и тупо уставился на неаппетитный овощ, появившийся у него в руках. — Кто-то забрался в мою башню и по глупости открыл заслонку. Хочешь репку? Пареную?
— Да на кой мне твоя репа! Она мне и сырая не нравится, а пареную тем более есть не буду, даже если сама в рот полезет! — Репа выскочила из рук Амината и оказалась у Гучи во рту.
— Вот гадость-то, тьфу! Все забываю, что за словами следить надо. О какой заслонке ты говорил? Меж параллельными, что ли?
— Ты лучше спроси, о каком недоумке я говорю!
— А что спрашивать? Это сынок мой шалит, Аполлоша. Говорят, он первый озорник в Иномирье. — Черт покраснел и отвел глаза. — Вот только случится если что с мальцом, то не снести мне головы! Непобедимая мне ее отрубит!
— Да, Брунгильда — женщина серьезная, только вот даже такой умный ребенок, как ее сын, с заслонкой не справится. Ее еще мой дед ставил. На века закрывал, чтобы прохода не было. Только маленькую щелочку оставил, с игольное ушко, — для волшебства.