и лавок (видимо, из ближайшей корчмы утащили), приволокли стол, напитки, кое-какую снедь. Типа, не сидеть же дорогим гостям просто так, без угощений и подношений.
Развивший бурную деятельность Балий подбегал ко мне каждые две минуты — чтобы проконсультироваться и получить посильную помощь. Я ему не отказывал: когда помогал сам, а когда отправлял к «узким специалистам» — к тому же Туру с Аршафом, или же к Лике и Рей.
За час с небольшим пространство около навеса и чаши более-менее обустроилось. Появился настоящий забор, пусть временный, но по виду достаточно прочный. Развернулась система охраны и доступа. Укрепилась магическая защита. Но, самое главное, Балий наконец-то дошёл своим разумом до того, на что я, вообще говоря, и рассчитывал, когда «подарил» Пустограду новый источник гордости и благополучия.
— Я так понимаю, мессир, обратной дороги у нас уже нет? — спросил он вполне осмысленно, подойдя в очередной раз к столу.
— Садись, — кивнул я на лавку напротив. — А теперь объясняй.
— Видите ли, мессир... — начал неуверенно Балий, — никто из магического городского совета не сможет отказаться от такого подарка. Это... для нас это сейчас то же самое, что отказаться от воды и питья. Но мы — это часть проблемы. Два наших мага разума уже провели выборочный опрос горожан и подавляющее большинство за то, чтобы камень Баат остался у нас. А девять из десяти даже готовы отстаивать это право с оружием в руках. С точки зрения имперских законов, эти настроения опасны... очень опасны. Как и сама ситуация...
Он взглянул на меня, вздохнул и развёл руками.
— А вы? Лично вы, мастер, к чему склоняетесь? — посмотрел я в упор на главного городского мага.
— Я?
— Да. Вы. Глава магического совета города Пустограда, мастер животных пятого... да-да, теперь уже пятого уровня.
Маг дёрнул щекой.
— Я полагаю, мессир, вы всё уже понимаете. Согласно имперскому магическому уложению, священных храмов Баат и городов, где они расположены, может быть только пять, ни больше, ни меньше. Не думаю, что какой-то из нынешних согласится уступить своё место в пятёрке нашему Пустограду. Поэтому, как только о нашем камне станет известно, Конклав потребует передать его в один из пяти городов. Но мы, мессир... — на этом месте он скрипнул зубами и сжал кулаки. — Мы откажемся отдавать. И тогда его попытаются отнять у нас силой. Вот.
— Верно. Попробуют. И что вы будете делать?
— Сражаться! — решительно выдохнул Балий. — Потому что после того, что я испытал, коснувшись этой святыни... что чувствуют сейчас практически все в этом городе, потерять этот камень станет для нас хуже смерти. Сила Баа́т велика. Ей невозможно противиться. Всего только час, а он уже стал... нет, даже не символом, а сердцем нашего города. Куда там Пустой горе, на которую мы смотрели всего лишь как на источник доходов. А камень... за него мы и вправду готовы сражаться и умирать. Наверное, вы именно этого и хотели, когда поместили его прямо здесь, на площади испытаний.
В его последних словах я уловил невольную горечь, поэтому не преминул тут же поинтересоваться:
— Жалеешь?
— Нисколько, — мотнул головой мастер животных.
— Боишься?
— Боюсь, — вздохнул собеседник.
Я вновь посмотрел на него испытующе, затем попросил:
— Мне нужно перо, чернильницу и пергаментный лист...
Через минуту всё это появилось передо мной на столешнице.
Я развернул пергамент, обмакнул в чернила перо и, высунув, как первоклассник, язык, начал выводить на бумаге заученные в своё время китайские иероглифы.
Ну а чего? Могу я, в конце концов, пошутить или не могу?
Когда сеанс каллиграфии завершился, на пергаменте красовались три тщательно выписанные закорючки.
— Знаете, что это? — взглянул я на Балия.
Тот покачал головой:
— Нет, мессир.
Я мысленно ухмыльнулся.
— Старая восточная мудрость гласит: «Нис Цы». В переводе это означает: «Будь безмятежен, как цветок лотоса у подножия храма Истины». Именно эти слова я позволил себе начертать здесь как сильнодействующее рунное заклинание.
Сказал и протянул магу бумажный лист. Он взял его в руки, словно сокровище. После чего, дрожа от волнения, попросил:
— Разрешите, мессир, я спрячу его от чужих глаз в своей канцелярии?
— Валяй, — махнул я рукой.
В ту же секунду к главе совета подскочил служка в мантии и раскрыл перед ним инкрустированный деревянный ящичек. Балий бережно опустил туда лист с «заклинанием», захлопнул крышку, забрал ящик у подчинённого и, держа его на вытянутых руках, направился к возвышающемуся справа зданию.
Когда он, сопровождаемый служкой и четырьмя мечниками, скрылся из вида, я налил себе в кружку вина и, подмигнув Рей, выпил его в три долгих глотка.
Настроение у меня было великолепное.
Те три иероглифа, которые я начертал на пергаменте, на традиционном китайском обозначали «дорогу» и «нефритовый стержень»...
Глава 2
— Гидеон — глупец! Полез на рожон и угробил себя и своих лучших воинов...
Первый верховный Ризен знал, о чём говорил. Сведения о разгроме... точнее, даже не о разгроме, а о полном уничтожении передового отряда 3-го имперского корпуса поступили в Конклав два дня назад. Дополнительная проверка показала: осведомитель не врал. Оставшемуся за старшего магу 4-го уровня Грикену пришлось потратить трёх последних «летух», чтобы это выяснить. Две из них сгинули ещё на подлёте к городу, третьей удалось проникнуть на бреющем в Пустоград, и перед тем, как её уничтожили, она смогла передать картинку на пост управления.
Сигнал, правда, несколько раз прерывался (всё-таки сто с лишним лиг — дистанция для такой передачи почти предельная), но, в целом, сложившуюся в городе обстановку оценить удалось. И эта оценка никого из «конклавщиков» не порадовала...
— Наш император в курсе? — задал наиболее волнующий всех вопрос Нарий, сенешаль Великой Империи.
— Я только что от него, — хмуро сообщил первый верховный.
Сказал и сделал вид, что задумался.
Остальные, затаив дыхание, ждали.
— Великий был в гневе? — не выдержал Лух, представитель «синих».
Ризен посмотрел на него с укоризной, но возмущаться нарушением неписанных правил не стал. Покряхтел, поёжился, но ответил:
— Да. Он был в гневе. Но обещал никого не карать. По крайней мере, пока.
— Пока что? — осторожно спросила Дарша, введённая недавно в Конклав вместо впавшей в немилость высокородной Астии.
— Пока мы не уничтожим иммунного, или